Только
в правление Хубилая такое отношение ханов к данному вопросу изменилось, и был
испробован иной подход к достижению международной стабильности. Идея полного
подчинения всех народов монгольскому правлению теперь сменилась планом создания
мировой федерации с великим ханом во главе. Однако даже в этот поздний период
основные представления о божественном источнике имперской власти остались
прежними. Итак, мы находим в письме иль‑хана Аргуна к королю Франции (1289 г.) формулу, которая
очень близка к преамбуле посланий Гуюка и письмам Мункэ.
Во
французском переводе В. Котвича она звучит так: «От лица силы Вечного Неба,
от лица суу императора,
мы, Аргун, говорим... ». Суу (или сю) означает «судьба».
В
письме иль‑хана Олджайту королю Франции, датированном 1305 г., нет традиционной
преамбулы. Сначала Олджайту ссылается на своих предков, на своего прапрадеда
(Хулагу), далее — на императора Тимура и других правящих потомков Чингисхана; он
также поминает небесное вдохновение и защиту. Следует помнить, что как Аргун,
так и Олджайту были местными, а не великими ханами, этим объясняется то, что
используемая ими формула несколько отлична от присущей великому хану.
Каково
же основание и истоки монгольской имперской идеи? Очевидно, что она не была
изобретением Чингисхана, хотя он стал ее главным носителем и символом. Он лишь
сформулировал понятие, выросшее в его окружении, т.е. среди элиты монгольских
родовых вождей, в особенности, рода Борджигин и группы родов («кости»), ветвью
которой он был. В целом понятие Неба (Вечного Голубого Неба) как защитника
скотоводческих наций являлось базисной верой монгольских и тюркских народов.
Легенда
о божественном происхождении трех сыновей Алан‑Коа указывает на возможность
влияния христианских понятий на становление идеи божественного основания
императорской власти среди монголов.
Еще
один корень монгольской имперской формулы обнаруживается в исторических
традициях бывших кочевых империй в Монголии и Центральной Азии, как тюркских
(гуннских), так и иранских. С этой точки зрения, титул «каган» («каан»),
который Чингис получил на курултае 1206 г., является сам по себе достаточно
характерным, поскольку выражает старотюркское понятие, использовавшееся
алтаийскими тюрками в VI‑VIII веках и хазарами в VII‑IX веках. Мы также
обнаруживаем титул «высший хан». у дунайских булгар в IX в.; а они, как нам известно,
были частью той ветви гуннов, которая вторглась в Европу в V веке. И, конечно,
великий хан этих гуннов, Аттила, по поводу предполагаемого открытия меча Марса,
объявил, что Бог назначил его властителем всего мира. Император алтайских
тюрков именовался «Небоподобным, рожденным Небом, мудрым Каганом ». В
Орхонской надписи VIII в. тюркский принц описывает исток Тюркского каганата
следующими словами: «Когда Голубое небо и темная Земля под ним появились,
люди были созданы в пространстве между ними, а мой праотец Бумин‑Истеми Каган
воссел (на трон )».
Вследствие
ранней экспансии аланов в Центральной Азии и Джунгарии и тесных отношений между
тюркскими и иранскими племенами в районе Хорезма, мы можем предположить, что
тюркская (гуннская) политическая мысль испытала влияние иранских представлений
о монаршей власти. То, что скифы и сарматы Южной Руси приписывали власти своих
правителей божественное происхождение, было твердо установлено М.И.
Ростовцевым. Персидская империя, управлявшаяся в гуннский период династией
Сассанидов, была еще одной школой монархических идей. Не следует забывать в
этой связи о роли Хорезма. Важным каналом проникновения иранских политических
идей в тюркско‑монгольскую среду были уйгуры, в особенности после того, как они
осели в Восточном Туркестане вблизи провинции Согдиана с ее древней культурой.
Еще
один и даже более значимый источник монгольских идей нужно искать в китайской
политической мысли. Надо помнить, что древняя тюркская (гуннская) империя в
Монголии и Джунгарии вела серию затяжных войн против Китая, которые
перемежались периодами мира и сближения. В итоге, как и следовало ожидать,
гуннские властители и аристократия подверглись значительному китайскому
влиянию. Гуннский тип политической мысли не мог не отражать некоторые
традиционные китайские идеи. Поэтому, когда мы размышляем о влиянии китайских
понятий на монгольскую имперскую идею, нам следует принять во внимание как
древнекитайский фон политических понятий кочевников, так и более позднее
китайское влияние на монголов в XII и XIII столетиях. Вслед за завоеванием
Китая монголами относительная значимость китайского элемента в монгольской
мысли быстро возросла, но это произошло уже после того, как осложнились
основные черты монгольского понятия имперской власти. Согласно традиционному
китайскому понятию, император — носитель «воли Неба» (тьен мин). Он —
мистическое звено между Небом и управляемой им нацией. Это кажется очень
близким монгольской идее божественного источника имперской власти. Однако
китайское понимание предписания Неба во многих отношениях отличалось от
монгольского. Оно было частью общего стереотипа «естественного закона» в его
китайском понимании, т.е. соответствия социального порядка и порядка природы.
Император, как предполагалось, должен подчиняться основному закону природы и
«управлять» как можно меньше.
Можно
сказать, что традиционная китайская идея имперского правления была менее
динамична, нежели монгольская. С другой стороны, следует отметить, что монголы
в XI и XII веках должны были иметь дело не с коренной китайской династией, а с
двумя иностранными династиями, правившими последовательно Северным
Китаем, — Кидан, а затем Цзинь. Представители династии Кидан, кажется,
были монгольского происхождения, а представители Цзинь — маньчжурского.
Ментальность обеих была гораздо ближе к мировоззрению монгольских родовых
вождей, нежели к китайским представлениям.
Резюмируя,
можно сказать, что монгольская идея божественного источника имперской власти
базировалась на древних традициях и знакомстве с более близкими во времени
политическими понятиями, превалировавшими при дворе Кидан и Цзинь. Из этого
огромного мыслительного резервуара монгольские родовые вожди конца XII века
извлекли свои принципы действия, и в этой интеллектуальной среде вырос молодой
Темучин, чтобы в конечном итоге стать вождем Чингисханом. Нелегко объяснить
интенсивность чувств и серьезность цеди, которые характеризуют как Чингисхана,
так и его близких советников. Имперская идея не только разожгла их воображение,
но и стала важным фактором их жизни. Мы можем, возможно, лучше понять
происшедшее, сравнивая появление имперской мечты Чингисхана с религиозным
возрождением и, конечно, с рождением новой веры. Чингисхан был не только
пророком: он стал воплощением идеи.
|