|
Дани Новгородские
Из
глубины взываю к Тебе, Господи! Господи, услышь голос мой.
Псалтирь,
129, 1 – 2.
Свой
последний собор великий князь Иван Данилович строил в неспокойное время. Земля
под его ногами, не успев отвердеть, уже заколебалась. Он понял, что устоять на
вершине еще труднее, чем подняться на нее.
Во
время съезда князей в Орде по случаю кончины Александра Васильевича
Суздальского и вызванного ею нового перераспределения власти, хан объявил им о
своем решении увеличить размеры дани, выплачиваемой русскими землями. Возможно,
он сделал это по предложению Калиты, купившего себе такой ценой единоличную
власть над великим княжением Владимирским. Свое решение хан объяснил тем, что
со времен татарской переписи 1257 – 1259 годов территория Руси увеличилась, а
количество дворов в городах и селах возросло. Великому князю Владимирскому
совместно с другими правителями предоставлялось самим произвести новую
раскладку ордынского «выхода» по городам и волостям. Хана в данном случае
интересовал лишь конечный результат.
Посоветовавшись
с князьями, Калита решил, что основную тяжесть новых платежей следует возложить
на Новгородскую землю. Ее территория и податное население действительно заметно
возросли после 1259 года за счет освоения обширных областей по рекам Вычегде и
Печоре, а также в верховьях Камы.
Отношения
Новгорода с Ордой очень слабо освещены источниками. Ясно лишь, что в основе их
лежал «черный бор» – новгородская дань в Орду. Одни историки считают, что
«черный бор» составлял только часть всего новгородского «выхода» в Орду; другие
полагают, что этим термином обозначался весь «выход» (140, 102). Как бы там ни
было, новгородцы платили «черный бор» примерно один раз в восемь лет. Его общая
сумма была вычислена еще в 1259 году, когда татарские «численники» посетили
Новгород и под защитой князя Александра Невского провели перепись дворов в
городе. Установив общую сумму, татары предоставили новгородцам самим определить
порядок сбора денег. В соответствии с традициями древнерусского налогообложения
новгородские бояре решили возложить эту подать на определенную территорию.
Такой областью стала новоторжская волость, центром которой был город Торжок.
Расчет бояр вполне понятен: именно здесь, в самой южной части новгородских
земель, угроза татарского погрома ощущалась особенно живо. Весной 1238 года
полчища Батыя разорили эти земли, оставив по себе страшную память.
В
год, когда новоторжцы выплачивали «черный бор», они освобождались от «поралья
посадника и тысяцкого» – основной поземельной дани в казну Великого Новгорода В
1331 или 1332 году как раз наступал срок очередной уплаты новоторжца‑ми
«черного бора». Однако на сей раз князь Иван, вернувшись из Орды весной 1332
года, потребовал от новгородского правительства уплаты еще и новой, прежде не
существовавшей дани – «закамского серебра». Несомненно, князь ссылался на
распоряжение хана и приводил соответствующую аргументацию. Однако новгородцы
истолковали дело по‑своему: московский князь за их счет решил устроить свои
собственные дела. Они наотрез отказались платить «закамское серебро».
Новгородцы
не хотели идти ни на какие уступки северовосточным князьям, так как хорошо
знали их ненасытность. В отношениях с ними они поднимали шум из‑за любой
мелочи, в которой можно было усмотреть посягательство на их независимость. Бесконечные
препирательства с новгородскими «золотыми поясами» были общим уделом всех
великих князей Владимирских. Их накипевшую досаду ярко выразил московский
летописец конца XIV столетия в своем комментарии к сообщению об очередной
тяжбе. «Таков бо есть обычаи новогородцев: часто правают ко князю великому и
паки рагозятся. И не чудися тому: беша бо человеци суровы, непокоривы,
упрямчиви, непоставни... Кого от князь не про‑гневаша, или кто от князь угоди
им, аще и великий Александр Ярославич не уноровил им?..
И
аще хощеши распытовати, разгни книгу, Летописец великий русьскии, и прочти от
великаго Ярослава и до сего князя нынешняго» (34, 438).
В
спорах с «золотыми поясами» великие князья использовали все средства, не
исключая и откровенную демагогию. В конфликте 1332 года князь Иван Данилович,
явно сгущая краски, пытался представить дело так, будто, отказываясь платить
возложенную на них новую ордынскую дань, новгородцы фактически выходят из
политического сообщества княжеств и земель, возглавляемого великим князем
Владимирским. Такое решение следовало понимать как измену. Последствия этой
«измены» легко было предвидеть: карательный поход на Новгород объединенных сил
всех северо‑восточных княжеств. В сущности, Калита на полтора столетия
предвосхитил замысел Ивана III, обосновавшего завоевание боярской республики
борьбой с «новогородской изменой».
Новгородская
Первая летопись так сообщает о начале тяжбы с Калитой: «Того же лета (1332. –
Н. Б.) великий князь Иван приде из Орды и възверже гнев на Новгород, прося у них
серебра закамского, и в том взя Торжек и Бежичьскыи верх за новгородскую
измену» (10, 99). Другой извод той же летописи передает это известие в чисто
новгородском толковании: без упоминания «измены», но с указанием на то, что
князь Иван действовал «черес крестное целование» (10, 344).
Летописи
позволяют разглядеть несколько этапов наступления Калиты на Новгород. В его
действиях явственно заметны черты, ставшие со временем традиционными для
московских князей: неторопливость, последовательность и тщательное идейное
обоснование. Летом 1332 года князь Иван сделал только первый шаг: направил в
Торжок и Бежецкий Верх московских воевод с полками, но сам остался дома (130,
503). Захватив эти области, он стал ждать ответа новгородцев. Ему явно не
хотелось рисковать. Да и куда ему было спешить? Вперед, на Новгород? Но
штурмовать Новгород было бы большой глупостью. Даже если бы у Калиты достало
сил, чтобы одолеть новгородскую рать, Орда никогда бы не позволила ему стать
покорителем Новгорода.
Упрямые
новгородцы не поддались первому нажиму Калиты. Тогда в конце 1332 года он
предпринял еще более грозную акцию – поход на Новгород объединенного войска
всех «низовских» (то есть северо‑восточных) князей. Отозвав своих наместников
из Новгорода, князь Иван со своими союзниками остановился в Торжке, ожидая,
когда у новгородцев сдадут нервы. Его огромное войско, томясь безделием,
кормилось грабежом окрестных сел и деревень.
«Приде
князь Иван в Торжек со всеми князи низовьскыми и рязаньскыми, и приела в
Новъгород, сведе наместникы, а сам седе в Торжьку от Крещения до Сбора» (с 6
января до 21 февраля 1333 года) (10, 99).
Наконец
новгородцы не выдержали и направили к Ивану послов: юрьевского архимандрита
Лаврентия и с ним двух бояр. Не знаем, что они предложили Калите, но их
предложение его не устроило. Князь «мольбы не принял, а их не послушал, а миру
не дал, и прочь поихал» (10, 345). Оккупация новгородских областей, разумеется,
продолжалась.
Не
успев в мирных переговорах, новгородцы стали укреплять город. Архиепископ
Василий Калика достроил начатую им еще в 1331 году каменную стену вокруг своей
резиденции на Софийской стороне. Ему хватило средств и на то, чтобы заняться
ремонтом Софийского собора – покрыть крышу свинцом, позолотить крест на
центральной главе. Серьезный вклад в оборону города внес и архимандрит Юрьева
монастыря Лаьрентий. Он окружил свою обитель – южный форпост города – мощными
стенами (10, 100).
Укрепившись,
новгородцы вернулись к мысли о переговорах. На сей раз к московскому князю
отправился сам архиепископ Василий с двумя боярами. Они нашли Калиту в
Переяславле‑Залесском, где он любил бывать летом.
Новгородцы
предложили Ивану 500 рублей откупа (сумма по тем временам огромная) в обмен на
мир и возвращение к условиям договора 1329 года. Но Калита и на сей раз остался
тверд в своем запросе «закамского серебра». «И много моли его владыка, чтобы
мир взял, и не послуша» (10, 345).
И
вновь маятник новгородской политики от смирения перед великим князем
Владимирским качнулся в сторону сопротивления. Не имея ни сил, ни желания
воевать со всей Северо‑Восточной Русью, новгородцы вступили на путь хитроумной
и сложной дипломатической игры. Архиепископ Василий Калика хорошо знал, что
слабое место Калиты – отношения с Литвой. Однако здесь необходим особый
исторический экскурс...
Литва
стала враждебной силой для Руси еще в XIII веке. Однако тогда мелкие литовские
князьки ограничивались грабежом пограничных русских волостей. Однажды Александр
Невский жестоко их проучил. Он «победи 7 ратий единем выездом и множество
князей их изби, а овех рукама изыма. Слугы же его, ругающеся, вязахуть их к
хвостом коней своих» (13, 434).
После
превращения Северо‑Восточной Руси в «русский улус» Орды открылась возможность
совместных действий русских и татар против сохранившей независимость Литвы.
Однако жизнь показала, что подобное «сотрудничество» между поработителями и
порабощенными к добру не приводит. В 1275 году состоялся совместный поход татар
и русских князей на Литву. В войне с литовцами союзники «не успевше ничто же».
Однако по дороге татары страшно разграбили русские земли. «Татарове же велико
зло и велику пакость и досаду сотвориша Христианом, идуще на Литву, и пакы
назад идуще от Литвы того злее сътвориша, по волостем, по селом дворы грабяще,
кони и скоты и имение отьемлюще, и где кого стретили и облупивше нагого пустят,
а около Курска и кострове лнянии в руках потерли, и всюду и вси дворы, кто чего
отбежал, то все пограбиша погании, творящеся на помощь прешедше, обретошася на
пакость» (25, 74).
Рассказав
эту поучительную историю, летописец не удержался от прямого назидания: «Се же
написах памяти деля и пользы ради».
Не
принеся Руси никакой выгоды, военное сотрудничество князей с татарами дало
обратный результат: оно ускорило военно‑политическую централизацию в самой
Литве, оказавшейся под угрозой не только с севера, от Ордена, но и с юга. Уже
при князе Витене (1293 – 1315) Литва значительно консолидировалась и усилилась.
Подлинным создателем могущественного Великого княжества Литовского стал брат
Витеня Гедимин (1316 – 1341). В первой четверти XIV века в состав Великого
княжества Литовского были включены Полоцк (1307) и Витебск (1320) с
прилегавшими к ним землями (44, 38). Своего рода «буферной зоной» между Великим
княжеством Литовским и сферой влияния великого князя Владимирского стало
Смоленское княжество.
Именно
при Иване Калите началось прямое противостояние между Литвой и московско‑владимирским
политическим миром, за спиной которого стояла Орда.
Это
была поистине странная война между двумя половинами одной и той же страны.
Коренные земли Литвы (Аукштайтия и Жемайтия) составляли лишь около 1/10 в
сравнении с попавшими под ее власть восточнославянскими землями (108, 27).
Русские земли в составе Великого княжества Литовского преобладали не только
территориально – они были его лучшей частью и в экономическом, и в культурном
отношении.
В
этой трехвековой тяжбе русско‑литовского и русско‑татарского блоков историкам
порою трудно бывает определить, какая сторона в большей степени представляла
интересы русского народа.
Борьба
с Москвой толкала Литву к унии с Польшей, Москву – к сохранению вассальных
отношений с Ордой. В конце концов между двумя частями русского народа,
оказавшимися по разную сторону московско‑литовской границы, легла отчетливая
социально‑культурная межа...
Завязку
этого трагического противостояния точно очертил историк А.Е. Пресняков.
«Образование Великого княжества Литовского, завершенное великим князем
Гедимином, оказывает значительное давление на Псков, Новгород и Тверское
княжество, не говоря уже о Смоленске и чернигово‑северских княжениях...
Великокняжеское
положение Ивана Даниловича сильно осложнялось этими литовскими отношениями:
тяготение западных областей Великороссии к новой политической силе Великого
княжества Литовского питалось в значительной степени ролью великого князя, как
представителя ордынской власти и ее требований.
А
такая роль была для великого князя Ивана Даниловича неизбежной политической
необходимостью. С трудом отвел он от Руси грозу золотоордынского гнева и на
покорности власти хана построил свое значение главы великорусского
политического мира. Нараставший напор литовской силы лишь укреплял связи
Великороссии с ханской властью, заинтересованной в сохранении своего «русского
улуса» (110, 142).
К
этому можно добавить лишь одно. Тяготение западнорусских земель к Литве усиливалось
по мере ее побед над татарами. Обратной стороной литовской экспансии на
территорию Юго‑Западной Руси было избавление этих земель от власти татар и от
ордынского «выхода». После гибели в борьбе с татарами последних галицко‑волынских
князей из рода Романовичей (1323) литовцы начали большое наступление и уже в
1324 году захватили Волынь и Киев (131, 28). Одновременно Польша и Венгрия
ввели свои войска в Галичину.
Орда
пыталась отстоять свои позиции в Юго‑Западной Руси как военными, так и
дипломатическими средствами. Однако вскоре, занявшись войной на Кавказе и в
Северном Иране, татары примирились с потерей части русских земель. Впрочем, они
твердо держались за район южнее Киева, где с давних времен находились любимые
летние кочевья золото‑ордынских ханов. На несколько десятилетий Киев стал
литовско‑ордынским пограничьем.
Опасность
нового натиска татар, а также общие интересы в борьбе с крестоносцами в
Прибалтике побудили правителей Литвы и Польши к сближению. Проявлением этого
сближения стал брак дочери Гедимина Альдоны (Анны) и сына польского короля
Владислава Локетека Казимира в конце 1325 года. Укрепляя свой союз с польской
короной (наследником которой был его зять Казимир), Гедимин уступил полякам
некоторые из захваченных им русских областей.
Московский
князь Иван Данилович внимательно наблюдал за развитием событий на западе.
Больше всего он опасался того, что литовцы, соединившись с поляками и
примирившись с Орденом, двинутся на восток (Смоленск и Москву) либо на северо‑восток
(Псков и Новгород). И тогда первые слабые ростки московской государственности
могли погибнуть под копытами литовских полчищ или «дружественных» татарских
орд...
В
конце 1320‑х годов татары, собравшись с силами, стали вытеснять польско‑литовские
войска из южных областей Киевской земли и Подолии. Многие местные правители,
посаженные из Вильно или Кракова, обязались платить дань Золотой Орде и
принимать у себя ханского баскака. В воздухе запахло новой большой войной между
Западом и Востоком, исход которой трудно было предугадать. И вот в этой
предгрозовой ситуации произошло событие, о котором заговорили все. Зимой
1333/34 года 17‑летний наследник московского престола Семен женился на дочери
Гедимина Айгусте, в крещении – Анастасии.
Не
приходится сомневаться в том, что идея этого брака принадлежала хану Узбеку.
Князь Иван едва ли мог даже предложить хану эту династическую комбинацию,
слишком похожую на измену. Самое большее, что он мог сделать, это исподволь,
через подкупленных придворных вложить хану мысль о повторе неудавшейся комбинации
1320 года – брака тверского князя Дмитрия Михайловича и дочери Гедимина Марии.
Ход
рассуждений, склонивших хана в пользу этой новой русско‑литовской свадьбы, мог
быть примерно следующим. Брак московского князя с дочерью Гедимина должен был
способствовать безопасности «русского улуса» со стороны Литвы. Сыновья,
рожденные в этом браке, могли со временем выступить в роли претендентов на
княжение в западнорусских землях. Именно такие правители смешанного, русско‑литовского
или русско‑польского, происхождения сидели в то время в областях, находившихся
под двойной (ордынско‑ли‑товской) или тройной (ордьшско‑польско‑литовской)
юрисдикцией. Так, например, в Галицко‑Волынском княжестве с 1324 по 1340 год
правил ставленник польской короны Болеслав‑Юрий II – сын мазовецкого князя
Тройдена и его жены Марии Юрьевны, дочери галицко‑волынского князя Юрия
Львовича. (Мазовия – историческая область Польши в среднем течении Вислы.)
Будущий
внук Калиты и Гедимина, по мысли хана, мог принять под свою власть не только
великое княжество Владимирское, но и спорные территории Юго‑Западной или Северо‑Западной
Руси. Орда, конечно, предпочла бы иметь дело со своим выдвиженцем, нежели со
ставленником Литвы или Польши.
Непосредственно
на мысль о московски ‑литовском браке хана навела, вероятно, женитьба галицко‑волынского
правителя Болеслава‑Юрия на дочери Гедимина Евфимии. Этот брак был заключен в
1331 году, причем венчание состоялось в Польше по католическому обряду (131,
36). Брак Семена Ивановича и Анастасии Гедиминовны должен был стать своего рода
противовесом галицкой династической комбинации.
Можно
полагать, что хан высказал свою мысль Калите во время его пребывания в Орде
зимой 1331/32 года. Вернувшись домой, Иван Данилович принялся за дело. Более
года ушло на переговоры с Гедимином, на засылку сватов и путешествие невесты из
Вильно в Москву.
Что
касается отца невесты великого князя Литовского Гедимина, то и он возлагал на
этот брак большие надежды. Ему нужен был покой на восточной границе для того,
чтобы иметь свободные руки в войне с Орденом. Впереди он видел также тяжелую
борьбу с Польшей за юго‑западные русские земли. Московские родственники могли
стать хорошими посредниками в отношениях с Ордой, которую Гедимин в это время
предпочитал не задевать.
Таким
образом, женитьба старшего сына Калиты стала большим политическим событием. Она
оказалась одним из узловых моментов в истории Восточной Европы в 1330‑е годы.
Особое значение, которое придавалось этому браку, отразило и летописное
известие о нем. «Toe же зимы приведена бысть князю Семену Ивановичу княжна из
Литвы, именем литовьским Аигуста, и крестиша ю, и наречена бысть в святом
крещении Анастасиа; и бысть брак велик на Москве, свадьба князю Семену, а князь
Семен тогды был семинатцати лет» (25, 92). Торжественно‑витиеватый характер
этого сообщения, уникальная формулировка «брак велик» явно свидетельствуют об
особом значении события в глазах современников.
|