|
Храмоздательство
Ныне
же Господь Бог мой даровал мне покой отовсюду: нет противника и нет более
препон; и вот, я намерен построить дом имени Господа Бога моего...
3
Царств, 5, 4
Москва
встретила князя, вернувшегося из псковского похода, радостно: он сумел отвести
грозу ханского гнева от своей земли, да на сей раз от всей Руси. Уже за
несколько верст от города его приветствовали бояре. Княгиня Елена с детьми
ждала в воротах Кремля. Здесь же толпилось, блистая праздничными ризами,
придворное духовенство. В окружении толпы, под радостные крики москвичей, Иван
прошел в Успенский собор. Там он отстоял обедню и усердно помолился у гроба
митрополита Петра.
Потом
был краткий отдых. К вечеру, взбодрившись банькой с духовитыми вениками из
молодой березы, князь собрал на пир московскую знать. Поначалу все шло чинно, основательно.
Иван жаловал бояр именными здравицами и чарками, те кланялись, благодарили
степенно, без подобострастия. Далеко еще было до тех времен, когда московские
государи станут смотреть на своих бояр как на бесправных холопов, когда Иван
Грозный скажет о них высокомерные слова: «А мы своих холопов жаловать вольны, а
и казнить вольны же...»
Здесь,
за столом Ивана Калиты, сидели свободные люди, его соратники и сотрудники. Свои
отношения с князем они строили на основе неписаного, но прочного договора. Князь
обязан был заботиться о своих боярах и их семьях, уважать интересы и
достоинство каждого. Бояре должны были хранить верность своему князю в удаче и
в беде, не жалеть сил и самой жизни в борьбе за его дело.
В
случае, если боярин почему‑то решал перейти на службу к другому князю, он имел
на это полное право. Сохранился договор между двумя князьями, внуками Ивана
Калиты Дмитрием Московским и Владимиром Серпуховским. Среди прочих условий
князья признают: «А бояром и слугам вольным воля». Даже земли, пожалованные ему
в вотчину одним князем, боярин сохранял, отъехав к другому. В этих условиях от
князя требовались многие привлекательные личные качества, чтобы сохранить
костяк своего воинства – бояр с их отрядами и вольных слуг. Он должен был быть
мужественным и щедрым, терпимым и приветливым, веселым и удачливым. Последнее
ценилось особенно высоко: в удачливости видели знак избранничества, особую
мистическую силу.
И
как не похожа была сама атмосфера тогдашнего московского двора, дышавшая
патриархальной простотой, на грубую жестокость Орды или холодную пышность
Византии. И хотя тлетворное воздействие чужеземного ига сказывалось и здесь,
сгибая спины и ожесточая сердца, – Москва при Иване Калите хранила еще память о
лучших временах.
С
умилением глядел князь Иван сквозь хмельной туман на шумное застолье своих
богатырей. Здесь собрались они все – отцы‑основатели Московского государства:
Федор Бяконт, Протасий Вельяминов, Иван Зерно, Андрей Кобыла, Родион
Нестерович. Неуклюжие, тяжелые, но надежные, как валуны в северных лесах, они
умели неделями не слезать с седла, одним ударом срубать головы врагам. Умели
они и другое: подать князю вовремя добрый совет, разделить с ним последнюю
гривну, уладить его дела с помощью своих родственников в иных княжествах и
землях. Известно, что большинство московских бояр времен Калиты были выходцами
из других краев. В основном это были переселенцы из киево‑чернигов‑ских,
новгородских или ростово‑суздальских земель.
В
книжной премудрости Иван давно превзошел самых любознательных из своих бояр. Но
как все великие люди, он умел быть простым, наслаждаться обществом простых
людей. Он любил их, любовался ими, от души веселился вместе с ними. Их
грубоватый юмор, запечатленный в их прозвищах, порой заставлял его смеяться до
слез.
Когда
пир дошел до известной черты, за которой начиналось самое разудалое веселье – с
гуслярами, плясунами‑скоморохами и всякими непотребствами, сидевшее неподалеку
от князя московское духовенство зашевелилось, стало собираться. Первым подошел
к Ивану с прощальным благословением архимандрит Данилова монастыря, за ним –
протопоп Успенского собора и княжеский духовник.
Распрощавшись
со святыми отцами, Иван подумал о том, что скоро он снова будет пировать с ними
в той же палате. Ведь уже в полном разгаре было в Кремле строительство новой
каменной церкви во имя Иоанна Лествичника...
За
хлопотами практической политики Иван Данилович не забывал о возвышенном.
Бесконечная повседневная борьба освещалась светом его великой веры в
богоизбранность Москвы, в свое собственное особое предназначение как «царя
последних времен». Библия была его вечным маяком, по которому он правил свой
жизненный путь. И подобно библейскому царю Соломону, сыну Давида, князь Иван
мечтал построить в своем городе величественный храм – символ возвращения
милости Божией к многострадальному народу.
Обстоятельства
и недостаток средств не позволяли Ивану возвести храм, подобный Успенскому
собору во Владимире или Софийскому собору в Киеве. И все же он сумел исполнить
задуманное. Согласно Библии, царь Соломон строил свой храм семь лет. Не
разменяв на мелочи выпавшую ему крупную удачу (падение Твери, временное затишье
в междукняжеских распрях), присовокупив к ней собственные достижения (дружба с
митрополитом Петром, доверие хана Узбека), московский князь сумел за те же «Соломоновы»
семь лет, с 1326 по 1333 год, выстроить в московском Кремле пять небольших
белокаменных храмов. Зримо соединенные в единый архитектурный ансамбль, а
незримо – в некую теологическую формулу величия Москвы, они образовали духовное
целое.
Продолжая
традицию, восходящую к Ивану Калите, московские государи и в более поздние
времена любили строить храмы, состоявшие из нескольких небольших храмов‑приделов,
соединенных композиционно (через их формы) и духовно (через их посвящения) в
единое целое. Это «собирательное» начало в древнерусской архитектуре в XVI веке
увенчалось такими перлами, как храм Василия Блаженного в Москве и Спасо‑Преображенский
собор Соловецкого монастыря.
Возводя
Успенский собор, князь Иван еще не знал, что это только начало. Но осенью 1328
года, вернувшись с победой из Орды, он окончательно убедился в том, что его
пути правит Бог. Свое призвание он увидел в том, чтобы стать строителем Храма.
Древнерусские
летописцы, часто пропускавшие целые пласты событий, бережно сохранили сведения
о строительстве Ивана Калиты. Вероятно, они и много лет спустя осознавали его
особое историческое значение. Благодаря этому известны почти все даты закладки
и освящения храмов, а также их посвящения. Во всем этом угадывается сложная
символика, связанная с московским княжеским домом и с общерусскими духовными
традициями.
Как
и все люди той эпохи, князь Иван полагал, что между ним и Господом находится
множество земных и небесных посредников, от простого монаха, молящегося о
здравии князя, до самой Пречистой Богородицы, нашей общей заступницы. Среди
этих посредников князь особо выделял своего патронального святого Иоанна
Предтечу, а также преподобного Иоанна Синайского. Его знаменитый трактат «Ле‑ствица»
(то есть «лестница»), рассказывающий о путях достижения духовного совершенства,
был переведен с греческого на старославянский язык еще в XI веке и пользовался
огромной любовью русских иноков. Сам Иоанн Синайский, которого на Руси называли
обычно Иоанн Лествичник, почитался церковью как один из отцов христианского монашества.
Именно
ему, отцу иноков, а также любимому святому митрополита Петра, задумал Калита
посвятить новую каменную церковь в московском Кремле. Этот замысел возник у
князя еще при жизни святителя. По возвращении из Орды летом 1328 года началась
вся необходимая подготовительная работа. В подмосковных каменоломнях близ села
Мячкова рубили и по зимнему санному пути возили в московский Кремль глыбы
белого камня‑известняка. В огромных ямах заготавливали известь. Доставляли на
Боровицкий холм добрый лес для строительных лесов и внутристенных связей.
Подыскивали искусных мастеров и добросовестных работников. Наконец весной 1329
года все уже было готово к закладке храма.
Решив
продолжить начатое постройкой Успенского собора каменное строительство в
московском Кремле, князь Иван, несомненно, имел в виду одну затаенную цель:
произвести хорошее впечатление на нового митрополита, убедить Феог‑носта
обосноваться у могилы святителя Петра, сделать Москву своей постоянной
резиденцией. Примечательно, что московские Даниловичи никогда не просили для
своего княжества особого епископа: им нужен был митрополит и только митрополит.
Мастера,
построившие Успенский собор, готовы были еще раз потрудиться для московского
князя. Иван долго разглядывал искусно вырезанную ими из дерева модель будущего
храма, поправлял и дополнял ее. Следуя его воле, они измыслили нечто невиданное
и незабываемое. Храм представлял собой сооружение типа башнеобразной
колокольни, первое в своем роде не только в Москве, но и в Северо‑Восточной
Руси.
В
воскресенье, 21 мая 1329 года, толпы москвичей собрались в Кремль, чтобы стать
свидетелями торжественной церемонии – закладки церкви Иоанна Лествичника.
Согласно некоторым летописям, князь Иван в это время еще не вернулся из
псковского похода. «Того же лета майя 21, егда бысть князь великий в
Новегороде, заложена бысть церковь камена на Москве – Иоанн Лествичник» (30,
68). Очевидно, Калита не знал, сколько времени ему придется еще пробыть в
Новгороде, и потому велел начинать строительство без него. Однако день закладки
храма, конечно, не мог быть избран без его ведома.
Кто
же играл главные роли в церемонии закладки церкви Иоанна Лествичника? Вероятно,
здесь распоряжался тысяцкий Протасий Вельяминов – душеприказчик митрополита
Петра. Возможно, что средства для постройки храма в честь учителя иноков были
завещаны Петром. На это косвенно указывает одно место из первоначальной
редакции жития Петра, написанной кем‑то из его современников. Здесь говорится,
что перед кончиной Петр призвал Протасия Вельяминова. Этого боярина он особенно
любил за его милосердие и нищелюбие. Благословив его, Петр «вда ему влагалище,
еже на строение церкви и на поминание своея памяти, и прочаа домы церковным
приказа» (120, 25).
21
мая праздновалась память «святого правовернаго царя Костянтина и матери его
Елены». Для людей той эпохи имя римского императора Константина Великого (309 –
337) символизировало торжество христианства над язычеством, прекращение эпохи
гонений. Византийцы считали его основателем своего государства, идеальным
правителем, чьи деяния служат вечным образцом для подражания, а узаконения –
незыблемыми устоями порядка в империи (123, 30).
По
легенде, мать Константина Елена, исполняя волю сына, отыскала в Палестине
Животворящий Крест, на котором был распят Спаситель. По приказу Константина над
пещерой Гроба Господня был сооружен храм во имя Воскресения, ставший маяком для
паломников со всего христианского мира.
Величественный
образ императора Константина, созданный многовековой христианской традицией,
неотступно стоял перед мысленными очами Ивана Калиты. С годами князь находил
все более и более общего в своей собственной судьбе и судьбе «царя
Константина». Подобно Константину, он видел свое высшее назначение в том, чтобы
утвердить христианство, искоренить ереси, избавить православных от насилия
«поганых». Вслед за Константином князь Иван стремился перенести столицу страны
из старого города в новый, молодой. Он мечтал основать новое сильное
государство, которому суждено великое будущее.
Московские
книжники, посвященные в чаяния своего князя, не случайно к концу жизни назвали
его русским Константином. Такого почетного сравнения удостаивались лишь очень
немногие правители Древней Руси.
Подтверждение
своей духовной близости с царем Константином князь Иван мог видеть и в
некоторых случайных совпадениях, которые в ту пору рассматривали как намеки на
сокровенный, провиденциальный смысл. Московский князь правил ровно тысячу лет
спустя после Константина. Библейская традиция придавала «круглым датам» особое
мистическое значение. И мог ли такой любитель всякой книжной премудрости, как
князь Иван, оставить без внимания эти знаменательные рубежи?
Являясь
средством постижения мира, средневековая символика была сложной и многослойной,
как и сам мир. В истории постройки церкви Иоанна Лествичника общехристианские
образы и символы тесно переплетались с личными, относящимися только к семье
Ивана Калиты. За три года до постройки церкви, 30 марта 1326 года, «на память
святого преподобного отца Ивана Лествичника князю Ивану Даниловичу родился сын
и наречен бысть Иван» (25, 89). Соответственно, святой Иоанн Лествичник стал
считаться небесным покровителем сына Калиты.
Церковь
Иоанна Лествичника была освящена в пятницу, 1 сентября 1329 года. Как обычно,
для торжества такого значения был избран нерабочий день, когда все горожане
могли собраться в Кремль. Византийская церковь с древнейших времен праздновала
1 сентября начало нового года. Этот выбор имел два исторических обоснования. Во‑первых,
иудеи во времена Христа считали началом нового года 1 сентября и сам Спаситель,
согласно некоторым евангельским текстам, придерживался того же мнения. Во‑вторых,
согласно церковному преданию, император Константин Великий одержал победу над
Максентием, увидев в небе знамение креста, именно в этот день – 1 сентября 312
года (54, 337). После этого он признал христианство полноправной религией.
Помимо
новогодних торжеств, 1 сентября церковь отмечала память преподобного Симеона
Столпника. Это был день именин старшего сына Калиты, названного в честь
преподобного. Семен родился 7 сентября 1317 года, через неделю после Семенова
дня.
Таким
образом, Ивановская церковь (древняя основа современной колокольни Ивана
Великого) стала своего рода памятником не только митрополиту Петру, но и
московскому княжескому дому.
К
концу лета, когда созидание Ивановской церкви уже подходило к концу и строители
стали понемногу освобождаться, решено было устроить при Успенском соборе
придел.
Поклонения
веригам апостола Петра. Уникальное посвящение придела основано на одном
событии, описанном в Деяниях апостолов. Брошенный в темницу царем Иродом,
апостол Петр накануне суда «спал между двумя воинами, скованный двумя цепями
(«веригами». – Н. Б.), и стражи у дверей стерегли темницу. И вот, Ангел
Господень предстал, и свет осиял темницу. Ангел, толкнув Петра в бок, пробудил
его и сказал: встань скорее. И цепи упали с рук его. И сказал ему Ангел:
опояшься и обуйся. Он сделал так. Потом говорит ему: надень одежду твою и иди
за мною» (Деяния, 12, 6 – 8). Ангел вывел Петра из темницы и спас его от
неминуемой гибели. Благочестивые люди, узнав о чуде, отыскали спавшие с Петра
оковы и хранили их как драгоценную реликвию.
Какие
мысли и образы хотел выразить князь Иван через это новое строительство?
Символика
Петроверигского придела сложна и неоднозначна. Несомненно, она была тесно
связана с византийской духовной традицией. Одной из главных святынь
Константинополя была верига апостола Петра, хранившаяся в одноименном храме.
(Другая верига находилась в Риме в особом храме, посвященном этой святыне.)
Константинопольский храм, в котором хранилась верига, был создан еще
императором Юстинианом и представлял собой пристройку к храму святой Софии.
Московский Петроверигский придел был задуман Иваном Калитой как подражание
царьградскому храму. Он представлял собой небольшой самостоятельный храм‑придел,
примыкавший к северо‑восточному углу собора. Такие храмы‑приделы часто
встречались у древнерусских соборов. Имел такой придел (во имя святой Троицы) и
Георгиевский собор в Юрьеве‑Польском, возможно, послуживший образцом для
московского Успенского собора. В кафедральных храмах эти приделы обычно
использовались как усыпальницы для епископов.
Князь
Иван не забыл о том, что в Твери к этому времени уже существовал Введенский
придел Спасского собора – самостоятельная «малая церковь», предназначенная быть
усыпальницей тверских владык. Москва не имела своих епископов. Но она уже
располагала чудотворными мощами «своего» митрополита и теперь надеялась
заполучить к себе его преемника. Во всяком случае, достойная усыпальница для
него уже была готова. Митрополиту предоставлялась возможность лечь на вечный
покой бок о бок с новым чудотворцем митрополитом Петром.
Феогност,
конечно, не торопился воспользоваться московской любезностью. Он без устали
странствовал по всей Восточной Европе, то сходясь, то расходясь с московскими
князьями, устраивая дела своей огромной митрополии в соответствии с интересами
Константинополя. Прошла без малого четверть века прежде чем он оправдал надежду
давно уже спавшего могильным сном князя Ивана и занял‑таки предназначенное ему
место в глубокой нише южной стены Петроверигского придела.
Торжественная
закладка придела состоялась в воскресенье, 13 августа 1329 года (25, 91). Выбор
именно этого дня был обусловлен многими соображениями. Конечно, князю нужен был
нерабочий день, чтобы дать возможность всем москвичам стать свидетелями еще
одного знаменательного события. Однако остается неясным, почему князь назначил
торжества не на 15 августа – Успение Божией Матери, престольный праздник
Успенского собора? Очевидно, он хотел выделить закладку придела из череды
служб, связанных с Успением, и сделать это событие самостоятельным предисловием
к успенскому циклу.
В
день 13 августа церковь праздновала память Максима Исповедника (582 – 662).
Этот святой был весьма примечательной фигурой. Всю жизнь он неустанно боролся с
ересью монофелитов, утверждавших, что Христос имел две разные сущности:
божественную и человеческую, но единую волю. Шестой вселенский собор в 680 году
осудил монофелитство и признал за истину, что Христос имел две воли, одна из которых
(человеческая) подчинена другой (божественной). Однако Максиму не суждено было
дожить до торжества его идей. Много пострадав, он умер в ссылке вдали от
Константинополя. В позднейшей христианской традиции его имя стало символом
непримиримой борьбы с ересью. В церковных песнопениях он именуется «рачителем
Троицы» (54, 49).
|