Эти слова Карпова не были пустой риторикой,
"плетением словес". За ними мучительные раздумья над главным
нравственным вопросом той эпохи: как примирить "правду" и
"милость", Власть и Евангелие? Разумеется, этот вопрос существовал
всегда. Но именно в ту эпоху, когда жил и действовал Даниил Щеня, он приобрел
особую остроту: новое устройство общества влекло за собой и новое соотношение
"сфер влияния" между "правдою" и "милостью".
Понять весь драматизм ситуации можно, лишь взглянув на нее глазами людей той
эпохи. А это возможно, лишь следуя реальному (от прошлого к будущему), а не
ретроспективному (от будущего к прошлому) взгляду на ход событий.
Политическая раздробленность страны при многих
отрицательных сторонах имела и свои достоинства. Русская земля в идеале
мыслилась как сообщество равных суверенных княжеств и земель. При этом
сохранялось и единство страны, которое утверждалось прежде всего единством
языка, религии и династии.
При всех различиях князья были равны между собой.
Разница в их положении определялась понятиями семейного характера:
"отец", "сын", "брат". Расправа одного с другим
рассматривалась как братоубийство. Причислив Бориса и Глеба к "лику
святых" и заклеймив братоубийцу Святополка прозвищем Окаянный, то есть
уподобившийся библейскому Каину, церковь признала братство князей важнейшей
нравственной нормой.
Известно, что в ранний, "домосковский"
период русской государственности существовало немало форм личной зависимости.
Большинство их так или иначе было связано с поземельными отношениями. И все же
крепостничество - и как юридически оформленная общегосударственная система, и
как основополагающий принцип отношений между людьми - было порождением
"московского" периода русской истории. Первый крупный шаг на этом
пути совершил именно Иван III, ограничивший своим Судебником 1497 года право
перехода крестьян от одного землевладельца к другому. Разумеется, этот шаг не
мог не сказаться на всей атмосфере духовной жизни страны.
Пытаясь понять судьбу Даниила Щени и его потомков, мы
должны обратиться к некоторым моментам истории русской аристократии. В период
политической раздробленности (пользуясь старым термином - "удельный
период") она имела очень большую свободу действий. Бояре могли переезжать
от одного княжеского двора к другому, не теряя при этом своих вотчин. По
существу, бояре были соправителями князей. Экономическое и военное могущество
некоторых из них превышало могущество князей. Успех и благополучие князя всецело
зависели от его умения ладить с аристократией.
Даже Дмитрий Донской - один из самых могущественных
русских князей "удельного периода" - перед кончиной наставлял своих
детей: "Бояр своих любите, честь им воздавайте по достоинству и по службе
их, без согласия их ничего не делайте". Обращаясь затем к боярам, он
напомнил им: "Вы назывались у меня не боярами, но князьями земли
моей".
Впрочем, и сами русские князья в условиях политической
раздробленности имели большую "свободу маневра". Оставшись по той или
иной причине без удела, князь мог поступить на службу к боярским правительствам
Новгорода или Пскова, мог наняться к ордынскому хану. Однако по мере подчинения
русских княжеств и земель великому князю московскому возможность выбора места
службы - а вместе с ней и независимость - неуклонно суживалась. К концу XV века
у бояр, не желавших служить Державному, практически не оставалось других
возможностей, кроме отъезда в Литву. Там беглец мог жить, не теряя языка и веры
своих отцов. Однако по мере усиления польского влияния и католической экспансии
в Литве, положение православной русскоязычной знати все более ухудшалось.
Существовала и другая сторона дела. Рост
экономического и военного могущества московских князей позволял им все более
решительно расправляться с неугодными боярами. Тот самый Дмитрий Донской,
который так тепло отзывался о своих боярах перед кончиной, в 1379 году устроил
первую в истории Москвы публичную казнь боярина: на Кучковом поле палач отрубил
голову "изменнику" Ивану Вельяминову - сыну виднейшего московского
боярина, тысяцкого Василия Вельяминова.
|