|
Милость к падшим
В
соборе 1490 года приняли участие Нил Сорский и Писий Ярославов. Их авторитет
несомненно способствовал благоприятному для обвиняемых исходу. Заволжцы резко
выступали против репрессий в отношении еретиков, руководствуясь различными
мотивами. Безусловно, они понимали, что преследование лиц, окружавших Елену
Стефановну и Димитрия, имеет прежде всего политическую, а не религиозную
подоплеку. Солидарность нестяжателей с «партией власти», видными участниками
которой были придворные вольнодумцы, безусловно, накладывала заметный отпечаток
на их отношение к «жидовствующим». Вместе с тем ветхозаветные симпатии
московского кружка вызывали у нестяжателей потребность в полемике. Своеобразным
ее проявлением стал первый храм Ниловой пустыни, освященный во имя Сретения
Господня, вероятно, по инициативе самого преподобного Нила. Безусловно,
Сретение – не единственный праздник, богословие которого раскрывает догмат о
Боговоплощении, но это праздник с особым смыслом уверения в истинности
Боговоплощения, подобно «Уверению Фомы» в чуде Воскресения Христова.
В
обстановке интеллектуального возбуждения, порожденного вольномыслием,
сретенское посвящение Нило-Сорского скита представляется исследователям не
случайным, как не случаен и содержательный отбор житий в агиографических
сборниках преподобного Нила Сорского. Об особой актуальности зашиты догмата о
Боговоплощении свидетельствует и роспись собора Рождества Богородицы
Ферапонтова монастыря, сделанная в 1502 – 1503 годах знаменитым иконописцем
Дионисием. По мнению Н.К. Голейзовского, «все сюжеты росписи… прямо или
косвенно связаны с борьбой против ереси «жидовствуюших». Л.А. Успенский
обращает внимание на то, что «основная тема росписи – это утверждение
православного вероучения против отклонений еретиков, перечисленных собором 1490
года: здесь подчеркивается Божество и человечество Спасителя, особое место
занимает прославление Богоматери, святых и подчеркнуто значение Вселенских
соборов».
Дионисий
работал в Ферапонтовом монастыре в то самое время, когда в десяти верстах от
обители жил преподобный Нил. Он не мог не прийти к старцу, известному своим
духовным рассуждением и богомыслием. Вероятно, что в тематике и духовном тоне
росписи собора сказалось это общение иконописца со старцем Нилом, который
обращал внимание своих современников на богословие догмата о Боговоплощении и
призывал «испытывать Божественные Писания», где мы обретаем истинное знание о
Боговоплощении.
Однако
роспись Дионисия является своеобразной идейно-художественной дискуссией не
только с московскими вольнодумцами, но и с их преследователями. Л.И. Лившиц
отмечает следующую деталь композиции «Страшного суда»: «Вместо привычного
огненного потока Дионисий изобразил чистый голубой поток, исходящий от трона
Спасителя и изливающийся в геенну огненную, в которой томятся души грешные.
Такое прочтение Дионисия основывается на Откровении Иоанна и многочисленных
ветхозаветных и апокрифических текстах, где красной нитью проходит мысль о
милости Божьей к грешникам». По мнению Л. И. Лившица, основная мысль «Ответа
кирилловских старцев на послание Иосифа Волоцкого об осуждении еретиков» – праведность
без любви и покаяния, опирающаяся на внешнее делание, мало ценится Богом –
прослеживается в росписи, посвященной притче о раскаявшемся блуднике. Здесь
Дионисием изображены мытарь и фарисей, но только первый зван на трапезу,
устроенную счастливым отцом по случаю возвращения блудного сына. Трактовка
Дионисием библейских мотивов для нас тем более интересна, что иконописец знал
Иосифа еще по Пафнутьеву монастырю, находился с ним в переписке, работал и в
Волоцкой обители, и в Успенском соборе у протопопа-еретика Алексея, потому имел
возможность самолично оценить воззрения участников идейных столкновений конца
столетия и выработать собственное отношение к предметам, вызывавшим горячие
споры.
Нил
и заволжцы недвусмысленно связывали категорию духовного спасения с наличием у
каждого лица свободной, направленной к добру воли, определяемой личным опытом,
знаниями и нравственностью каждого отдельного человека. Человек способен
заблуждаться, отвергаться от Господа, но это не отнимает от него возможности
покаяния и исправления. Паисий Ярославов, Нил Сорский и их сподвижники не могли
сочувствовать еретикам, однако последние имели возможность спасти свою душу, но
только на путях внутренней духовной работы, «синергии» – взаимодействия
Божественной благодати и свободной воли человека. Как замечает И.К. Смолич,
мировоззрение Нила проникнуто «духом внутренней свободы, обретаемой в процессе
нравственного совершенствования человека».
Расправа
над еретиками, в глазах заволжцев, в свою очередь выглядела ересью, ведь в этом
случае суд мирской брал на себя функцию Суда Божьего, лишая возможности
грешника через раскаяние прийти к осознанию греха и очищению от скверны,
подменяя внутреннюю работу государственным насилием. Административное наказание
еретика ставило под сомнение действенность Божественной Благодати. Отсюда и
противоположное отношение двух партий к разномыслию и интеллектуальной
деятельности вообще. Нестяжатели почитают Священное Писание, но, исходя из
него, все остальные «писания многа» считают возможным разбирать критически. В
то же время один из учеников Иосифа утверждал, что «Всем страстем мати –
мнение. Мнение – второе падение». Любое размышление для иосифлянина –
душевный соблазн, любой размышляющий – потенциальный грешник. «Ныне и в домех, и на путех, и на тръжищах
иноци и миръстии вси сомнятся, вси о вере пытают…» – возмущается Иосиф в письме
суздальскому епископу Нифонту.
Именно
«рассуждение» является для Иосифа преступлением, не признаком, но сутью
ереси, а забвение Священного Писания
и святоотеческих трудов, пугающая популярность «отступников» – лишь отягощающие
вину обстоятельства. «Люди у нас просты, – вторит волоцкому игумену
епископ Геннадий, – не умеют по книгам говорить, так лучше уж о вере
никаких речей не плодить, только для
того собор учинить, чтобы еретиков казнить, жечь и вешать». Иосифляне хотя и
готовились к богословской дискуссии, однако самыми вескими аргументами они
считали виселицу и костер. Гибель противников вызывала у любостяжателей
нескрываемую радость. Р.Г. Скрынников замечал, что Иосиф с видимым
удовольствием описывал смерть еретика Алексея, муки в заточении еретика Захара.
Отметим
другое немаловажной обстоятельство, мешавшее заволжцам требовать жестокого
наказания вероотступников. В свое время афонские исихасты, которые служили
примером для Паисия и Нила, подозревались в ереси своими противниками.
Пренебрежение к обрядности и внешности, предпочтение живого духа мертвой букве,
враждебное отношение к чиновничьему пониманию пастырского служения приводили к
тому, что обвинения «исихастов» в богомильстве сделались общим местом». Нападки
на безмолвников и Иисусову молитву были столь серьезны, что им были посвящены
три Поместных собора в Константинополе в 1341, 1347 и 1351 годах. Нил, проведя
много лет на православном Востоке, разумеется, знал об этих обвинениях, и это
обстоятельство заставляло его чувствовать некоторую сопричастность с тем, кого
молва, быть может безосновательно, относила к еретикам. Надо сказать, что
византийские исихасты отличались редкой в те времена веротерпимостью. Так при
дворе Иоанна Кантакузина подвизались исламские монахи-суфии, что также служило
поводом для нападок на паламитов.
Но,
возможно, самой важной причиной, не позволявшей бросить камень в
«жидовствующих», было глубокое и искреннее осознание заволжцами собственного
несовершенства. Сокрушению о своих грехах посвящена «Молитва… старца Нила…
имущая покаяние и исповедание грехов и страстей». В ней преподобный Нил Сорский
говорит, что даже землю оскверняет своим «хожнием». Отправляя послание к брату,
вопросившему его о помыслах, преподобный Нил Сорский писал: «Что бо аз реку, не
створив сам ничто же благо! кый есть разум грешнику? Точию грехи». В своем
Уставе Нил приводит следующие слова Григория Синаита «Как не считать себя
сквернейшим из всех тварей, в естественном состоянии находящихся, как (созданы),
мне, по причине безмерных моих беззаконий (пребывающему) ниже естества? Ибо,
воистину, и звери, и скоты чище меня, грешного…» В своем духовном завещании
преподобный молил братию: «…по кончине моей повергните тело мое в пустынном
месте, да изгложут его звери и птицы, потому что согрешило оно перед Богом
много и недостойно погребения». Человека с подобным умонастроением очень трудно
представить в роли обличителя чужих грехов, а тем более судьи и палача.
|