Между тем церковная смута в Северо-Восточной Руси
принимала все более драматический характер. В то время как отверженный Дмитрием
Киприан искал своей правды, взывая к патриарху, Митяй, еще не имея посвящения в
сан, всецело вошел в роль митрополита: облачался в одеяния владыки, распоряжался
делами митрополии. Его самоуверенность раздражала иерархов. Однако, боясь
княжеского гнева, они молчали и повиновались.
Весной 1379 года в Москве состоялся поместный собор,
целью которого было возведение Митяя в сан епископа. Следуя путем покойного
Алексея, он должен был занять владимирскую кафедру и лишь с этой ступени взойти
на митрополичий престол. На соборе вспыхнул давно назревавший конфликт между
Митяем и высшим духовенством. Суздальский владыка Дионисий отказался признать
небывалое возвышение вчерашнего «бельца». Он грозил разоблачить Митяя перед
патриархом. Дионисий чувствовал за собой молчаливую поддержку большей части
московского духовенства, которое Митяй обложил тяжкими поборами.
Князь Дмитрий Иванович, как и в истории с Киприаном,
ответил быстрым и решительным ударом: Дионисий был взят под стражу. Как ни
странно, воспитанник митрополита Алексея, казалось, совсем не имел уважения к духовному
сану. Он распоряжался судьбами иерархов так, словно это были его холопы.
Задумаемся над этим психологическим парадоксом.
По-видимому, именно в нем и кроется объяснение церковной политики князя
Дмитрия. Митрополит Алексей вложил в сознание юного правителя веру в
«богоизбранность» рода Даниила. Это идея была жизненно необходима московским
князьям. Она успокаивала их христианскую совесть, отягченную многими
злодеяниями, служила религиозной основой их единства.
Кроме всего прочего, эта идея нужна была митрополиту и
для оправдания его собственной, откровенно промосковской политики.
Увлекающийся и впечатлительный Дмитрий вполне усвоил
уроки Алексея. Военные и дипломатические успехи Москвы в 60-е и 70-е годы XIV
века, упадок могущества Орды укрепили в нем веру в свое предназначение. Эта
вера в избраннический, сакральный характер власти великого князя Московского
ярко отразилась и в «Слове о житии великого князя Дмитрия Ивановича» —
произведении, созданном, как полагают, в 90-е годы XIV века. Именуя Дмитрия
«великим царем Рускыа земля», неизвестный автор «Слова», вероятно, только
повторил то, что князь любил слышать при жизни. Своими подвигами Дмитрий
превзошел библейских царей и патриархов. Сама его личность священна, ибо он
«Богом дарованную приим власть и с Богом вся творя велие царство створи и
настолие земли Руской яви». Князь, «от вышнего промысла власть получив»,
находится под особым покровительством Богородицы (9, 222, 224).
Здесь уже совсем недалеко до провозглашенного Иосифом
Волоцким сто лет спустя тезиса: «Царь убо естеством подобен есть всем человеком,
а властию же подобен есть вышняму Богу» (21, 184). Историки
древнерусской литературы давно отметили, что «Слово» по содержанию и тону прямо
предвосхищает «Степенную книгу» — памятник идеологии русского самодержавия
середины XVI века.
Один из выводов, которые сделал князь Дмитрий из
уроков своего воспитателя, заключался в том, что сам он, Дмитрий, является
носителем некоего божественного начала. Подобно византийским императорам, он
вправе притязать на роль главы Церкви и определять, кто должен занимать митрополичий
престол. Мог ли Алексей предугадать столь неожиданный результат своих наставлений?!
В своих притязаниях на власть над Церковью Дмитрий,
как и во многом другом, «забегал вперед». Жизнь показала неосуществимость его
планов в условиях того времени. Но пройдет без малого два столетия — и ситуация
повторится: воспитанник митрополита Макария Иван IV, уверовав в сакральный характер
своей власти, потеряет всякое уважение к святительскому сану. Он будет ссылать
и казнить иерархов с той же легкостью, как и остальных своих подданных. И уже
ничто не в силах будет помешать его кровавому произволу, освященному
«помазанием на царство».
При всей его прозорливости, Сергий едва ли мог
осознать, какое зловещее развитие будет иметь церковная политика Дмитрия. В
действиях князя по отношению к иерархам — сначала Киприану, потом Дионисию — он
увидел покушение на освященное всей христианской традицией право неприкосновенности
духовных лиц, их неподсудности «мирским» властям. Вероятно, игумен знал, что в
деяниях одного из вселенских соборов прямо сказано: если кто из мирян дерзнет
святителя бить или сажать под замок — да будет проклят.
Сергий понял, что в Москве совершается тягчайшее
преступление, за которое Всевышний казнит не только князя, но и весь народ.
Впрочем, он боялся не только небесной кары — новой вспышки гнева Божьего. Опыт
подсказывал ему, что зло необходимо обличить, прежде чем люди привыкнут к его
существованию, перестанут воспринимать его как зло. И тогда под угрозой
окажется одна из основ христианского миропорядка: служение царю земному станет
для духовенства делом более важным, чем следование заветам Царя Небесного.
Цепь размышлений замкнулась. Сергий стал собираться в
дорогу. Через день он был уже в Москве. Явившись к князю, он потребовал
освобождения Дионисия. Тогда князь со своей стороны потребовал от епископа
обещания не вмешиваться более в дело Митяя. Владыка дал такое обещание. Однако
Дмитрий не очень верил Дионисию. Поэтому он поставил условие: Сергий должен
поручиться за нерушимость слова владыки.
Не знаем, дрогнул ли Сергий перед этим требованием.
Однако отступать ему было уже поздно. Он поручился за суздальского владыку, и
тот был выпущен из-под стражи. Вернувшись в свою епархию, он не медля сел на
корабль и поплыл вниз по Волге, в Орду. Оттуда Дионисий добрался до Азова и
далее — морем до Константинополя. Там он принялся настраивать греков против признания
Митяя.
Втянувшись в церковно-политическую борьбу, Дионисий,
как и Киприан, изведал все ее превратности. Несколько лет спустя он сумел
примириться с князем Дмитрием и был возведен патриархом в сан митрополита.
Однако суздальский владыка так и не сумел подняться на кафедру «архипастыря»
Руси. По дороге из Константинополя в Москву он неосторожно заехал в Киев, где
был схвачен местным князем и вскоре умер в темнице…
Сергий был потрясен бегством Дионисия. Всю жизнь он
добивался того, чтобы «воззрением на святую Троицу побеждался ненавистный страх
розни сего мира». И вот, зло не только не отступило. Оно торжествует. «Рознь
мира сего» проникла в святая святых — «дом Пречистой Богоматери». Так именовали
тогда митрополичий двор и кафедральный Успенский собор.
С ужасом смотрел Сергий на то, как один грех порождает
другой. Игумен понимал, что Дионисий решился на клятвопреступление и
предательство во имя «высокой цели» — спасения Русской Церкви от власти
дерзкого временщика и его державного покровителя. Но как он мог забыть
наставление Василия Великого — «не врачуйте зла злом… В недобрых борьбах
злосчастнее тот, кто победил» (37, 167). Эту заповедь забывал порой митрополит
Алексей. На этом споткнулся теперь и Дионисий. Сергий не мог понять, отчего
власть делает слепыми даже самых достойных, самых мудрых.
|