«Опровергнув»
два главных эпизода — поездку Дмитрия в Троицу перед битвой и миссию Пересвета
и Осляби, — Кучкин отвергает и летописное сообщение о посылке Сергием
грамоты к войскам. При этом он уже не особенно утруждает себя доказательствами.
Все решается чисто умозрительно. Коль скоро это известие содержится только в
митрополичьем своде 1423 года (заметим, гипотетическом!), то, значит, оно может
рассматриваться как домысел, плод стремления митрополичьих книжников
«приукрасить исторические заслуги Сергия Радонежского и русской церкви вообще» (78,
116). Что и говорить, сама по себе такая позиция очень «удобна» для
исследователя: она позволяет, ссылаясь на тенденциозность и склонность к
вымыслу церковных книжников, «списывать», объявлять недостоверным едва ли не
каждое второе известие, связанное с историей Церкви, и без труда выстраивать
любую нужную цепь доказательств.
Другая попытка опровергнуть сведения источников о
причастности Сергия к подготовке Куликовской битвы содержится в статье В. Л.
Егорова «Пересвет и Ослябя», опубликованной в журнале «Вопросы истории» в 1985
году. И выводы статьи, и их аргументация значительно скромнее, чем в работах
Кучкина. Примечательно, что выводы эти во многом даже противоречат его взглядам…
По мнению Егорова, Пересвет и Ослябя не «митрополичьи
бояре», а «брянские бояре», постригшиеся в Троицком монастыре в 70-е годы XFV
века. Летом 1380 года они действительно покинули монастырь и отправились на
битву с Мамаем, но не по благословению Сергия, а… «по зову великого князя и по
велению сердца» (58, 180). Историк признает факт посылки Сергием грамот
к полкам, идущим на битву, но делает из этого несколько неожиданный вывод: раз
Сергий посылал грамоты, то, стало быть, Дмитрию и незачем было ездить на Маковец.
Как и Кучкин, Егоров считает, что рассказ о поездке Дмитрия в Троицу и миссии
Пересвета и Осляби — миф, созданный «церковниками» в XVI столетии.
Слабости этого построения очевидны: по уставу иноки не
могли покинуть монастырь без благословения игумена. Да и князю Дмитрию совсем
ни к чему было накануне битвы ссориться с Сергием, вопреки его воле «отзывая»
двух монахов в свое войско. Посылка Сергием грамот вовсе не исключала необходимости
поездки Дмитрия на Маковец хотя бы потому, что эта поездка предшествовала
отправке грамот.
Отвлекаясь от частностей, можно заметить, что у обоих
названных историков есть нечто общее в самом подходе к изучению вопроса. Они
забывают о самом существенном: о реальной обстановке, об атмосфере, царившей в
Москве после того, как стало известно о начале войны с Мамаем. Тревожная неопределенность
сведений о численности войск Мамая, о планах его союзников, свежие воспоминания
о нижегородских погромах 70-х годов, наконец, страх за будущее своей семьи,
всего московского дела — все это угнетающе действовало на князя Дмитрия.
Поездка к самому авторитетному тогда религиозному деятелю, «духовидцу» и
«праведнику», нужна была Дмитрию по многим причинам. Она прямо вытекала из всей
совокупности обстоятельств, сложившихся в канун битвы с Мамаем.
Идея священной войны — одна из самых распространенных
идей Средневековья — была жизненно необходима московскому князю в этот решающий
исторический момент. Ее не выдумали «церковники» полтора века спустя. Она — со
всеми ее атрибутами — была реальностью в грозном 1380 году. Позднее к этой идее
обращались и другие московские правители при подготовке самых ответственных
своих походов. Именно здесь, в схожести реальных ситуаций, кроется причина
возвращения книжников в тот или иной исторический момент к первой московской
священной войне — «Мамаеву побоищу».
20 августа 1380 года московские полки выступили в
поход. Этому предшествовал торжественный молебен в Успенском соборе, посещение
князем могил предков в храме Михаила Архангела.
В воротах Кремля уходящее войско окропляли святой
водой поставленные митрополитом священники. Празднично и вместе с тем как-то
по-особому, тревожно гудели московские колокола.
Путь русского войска лежал на юг. Там, в верховьях
Дона, неторопливо передвигался со своей армией Мамай, поджидавший идущего ему
на помощь Ягайло.
Уже в пути были получены грамоты от Сергия. Глашатаи
читали их перед полками. «Старец» благословлял все русское войско, сулил ему
победу над «погаными». Тех, кто уцелеет в битве, ожидает слава, а тех, кому
суждено погибнуть, — венцы мучеников.
В ночь с 7 на 8 сентября по приказу князя Дмитрия
русское войско переправилось через Дон чуть ниже устья его правого притока реки
Непрядвы. Этим решением князь отрезал себе путь к отступлению.
Перед русскими стояла готовая к сражению армия Мамая.
Медлить было нельзя: полки Ягайло находились неподалеку.
8 сентября 1380 года, когда рассеялся утренний туман,
две армии стали сближаться. Посланный Сергием витязь-инок Александр Пересвет
вступил в схватку с татарским богатырем. Он поразил своего соперника, но и сам
был смертельно ранен в этом поединке.
Перед сражением князь Дмитрий объехал полки, обращаясь
к воинам с кратким словом, содержание которого «Сказание о Мамаевом побоище»
передает так: «Отци и братиа моа, Господа ради подвизайтеся и святых ради церквей
и веры ради христианскыа, сиа бо смерть нам ныне несть смерть, но живот вечный»
(9, 170).
После этого князь подозвал своего любимца Михаила
Бренка, велел ему облачиться в золоченые доспехи и стать к великокняжескому
стягу. И лицом и ростом боярин был похож на князя. Издали их трудно было
различить.
Сам Дмитрий, невзирая на протесты бояр, поскакал в
Сторожевой полк. Этот полк должен был втянуть татар в рукопашную схватку,
помешать им использовать свой любимый прием: издалека осыпать противника
тысячами смертоносных стрел.
Вызывая на себя атаку лучших сил Мамаевой конницы,
Сторожевой полк должен был ослабить ее удар по стоявшему в центре позиции
Большому полку. Именно там были сосредоточены «небывальцы» — неопытные в ратном
деле горожане-ополченцы.
Князь знал, на какое дело он шел. Однако он не думал о
смерти. В душе своей Дмитрий ощутил стремительную силу жертвенного порыва. Она
подхватила и понесла его, точно пловца на гребне волны. И когда бояре умоляли
его не ездить «напереди битися», князь спокойно, почти весело возразил: «Да
како аз възглаголю — братия моа, потягнем вси вкупе с одиного, а сам лице свое
почну крыти и хоронитися назади? Не могу в том быти, но хощу яко же словом,
такоже и делом напереди всех и пред всеми главу свою положите за свою братию и
за вся христианы. Да и прочий то видевшие приимут с усръдием дръзновение» (9,
126).
Все ополченцы стали свидетелями подвига князя,
ставшего в ряды обреченного на гибель Сторожевого полка. Князь выполнил
скрепленную благословием Сергия клятву на верность своему «черному люду». И
народ не обманул его, до дна испив горькую чашу в кровавом пире Куликова поля.
|