Вред удельного владения. Видим, что духовная Ивана III определяет верховную
власть великого князя только с одной стороны – по отношению к князьям удельным.
Великий князь, прежде превосходивший удельных родичей
только размерами своих владений, количеством материальных средств, теперь
сосредоточил в своем лице и наибольшее количество политических прав. Преемник
Ивана III вступал на великокняжеский стол более государем, чем сам Иван.
Удельные братья, в первую половину Иванова княжения
еще способные наделать больших хлопот великому князю, потом являются перед ним
бессильными и бесправными владетелями. Они беднели и падали все более, вели
хищническое управление в своих уделах и все-таки нуждались, не были в состоянии
нести расходы на татар, занимали деньги у кого и сколько могли, иногда по 2
рубля на соль, и не платили процентов, умирали в больших долгах, возлагая
уплату их на великого князя, которому отказывали свои уделы. В таких чертах
рисуется их хозяйственное положение в их духовных грамотах.
Еще печальнее было положение удельных братьев великого
князя Василия. Они иногда помышляли о побеге в Литву, но, по обнаружении замысла,
униженно ходатайствовали о прощении через митрополита, монахов, московских
бояр, называли себя холопами великого князя, своего «государя». С ними и не
стеснялись в Москве ни при Иване, ни при Василии.
Они знали, что за ослушание и за крамолу по одному
доносу, даже только по подозрению, их ждет московская тюрьма. Но удельное право
формально признавали оба этих великих князя. Они заключали с удельными договоры
на старых условиях, как с независимыми владетелями, только обязывая их быть
неотступными от великих князей «никуда ни к кому никоторыми делы», ни с кем не
заключать договоров, вообще не сноситься без ведома великих князей и под их
детьми, своими племянниками, великих княжеств не подыскивать.
По-прежнему действуют личные обязательства вместо закона.
Однако, безопасные сами по себе, по своей политической и нравственной слабости,
неспособные и своих уделов устроить, не то чтобы царством править, как
отозвался о своих удельных братьях великий князь Василий, они не перестали быть
вредными при тогдашнем ходе дел и при складе общества того времени. Удельные
предания были еще слишком свежи и кружили слабые удельные головы при всяком удобном
случае.
Удельный князь был крамольник если не по природе, то
по положению. За него цеплялась всякая интрига, заплетавшаяся в сбродной
придворной толпе. В московском Кремле от него ежеминутно ожидали смуты. Всего
более боялись его побега за границу, в Литву, хотя эта опасность была, может
быть, лучшим средством освободить государство от этих, ни на что не пригодных,
остатков безнарядной старины, как это средство избавило Василия Темного от его
злейших врагов, князей Можайского и Шемячича.
Формальное, т. е. притворное, признание удельного
права, не соответствовавшее действительным отношениям, внося фальшь в
государственную жизнь, мешало московским государям уяснить себе и проводить
одно из основных начал государственного порядка – единство, цельность верховной
власти.
Печальный опыт отца и свой собственный заставил Ивана
III тревожно задуматься над мыслью о такой власти. Московский посланец от его
имени говорил в Вильне его дочери, великой княгине Литовской: «Слыхал я, каково
было нестроение в Литовской земле, коли было государей много, а и в нашей
земле, слыхала ты, каково было нестроение при моем отце, а после отца – каковы
были дела и у меня с братьями, надеюсь, слыхала же, а иное и сама помнишь».
|