Бывшая держава Батыя, распавшись на многие царства,
была постоянно раздираема междоусобиями, и если одно татарское царство угрожало
Москве, то другое мешало ему поработить Москву; хан Золотой Орды досадовал, что
раб его предков, московский государь, не повинуется ему; но Иван Васильевич
нашел себе союзника в крымском хане Менгли-Гирее, враге Золотой Орды.
Только после новгородского дела обстоятельства
сложились временно так, что хан Золотой Орды увидел возможность сделать
покушение восстановить свои древние права над Русью. Союзник Ивана Васильевича
Менгли-Гирей был изгнан и заменен другим ханом — Зенибеком.
Литовский великий князь и польский король Казимир
побуждал Ахмата против московского государя, обещая ему большую помощь, да
вдобавок московский государь поссорился со своими братьями; для
Ахмата представлялись надежды на успех; но многое изменилось, когда Ахмат
собрался в поход; Менгли-Гирей прогнал Зенибека и снова овладел крымским
престолом; московский государь помирился с братьями, давши им обещание сделать
прибавку к тем наследственным уделам, которыми они уже владели; наконец, когда
хан Золотой Орды шел из волжских стран степью к берегам Оки, Иван Васильевич
отправил вниз по Волге на судах рать под начальством звенигородского воеводы
Василия Ноздреватого и крымского царевича Нордоулата, брата Менгли-Гирея, чтобы
потревожить Сарай, оставшийся без обороны.
Несмотря на все эти меры, показывающие благоразумие
Ивана Васильевича, нашествие Ахмата сильно беспокоило его: он по природе не был
храбр; память о посещении Москвы Тохтамышем и Эдиги сохранялась в потомстве.
Народ был в тревоге; носились слухи о разных зловещих предзнаменованиях: в
Алексине, куда направлялись татары, люди видели, как звезды, словно дождь,
падали на землю и рассыпались искрами, а в Москве ночью колокола звонили сами
собою; в церкви Рождества Богородицы упал верх и сокрушил много икон: все это
сочтено было предвестием беды, наступавшей от татар.
Иван Васильевич отправил вперед войско с сыном Иваном,
а сам оставался шесть недель в Москве, между тем супруга его выехала из Москвы
в Дмитров и оттуда водяным путем отправилась на Белоозеро. Вместе с ней великий
князь отправил свою казну. Народ с недовольством узнал об этом; народ не терпел
Софии, называл ее римлянкой; тогда говорили, что от сопровождавших ее людей и
боярских холопов, «кровопийц христианских», хуже было русским жителям, чем
могло быть от татар.
Напротив того, мать великого князя инокиня Марфа
изъявила решимость остаться с народом в осаде, и за то приобрела общие похвалы
от народа, который видел в ней русскую женщину в противоположность чужеземке.
Побуждаемый матерью и духовенством, Иван Васильевич оставил Москву под управлением
князя Михаила Андреевича Можайского и наместника своего Ивана Юрьевича
Патрикеева, а сам поехал к войску в Коломну; но там окружили его такие же
трусы, каким он был сам: то были, как выражается летописец, «богатые
сребролюбцы, брюхатые предатели»; они говорили ему: «Не становись на бой,
великий государь, лучше беги; так делали прадед твой Димитрий Донской и дед
твой Василий Димитриевич».
Иван Васильевич поддался их убеждениям, которые
сходились с теми ощущениями страха, какие испытывал он сам. Он решился
последовать примеру прародителей, уехал обратно в Москву и встретил там
народное волнение; в ожидании татар толпы перебирались в Кремль; народ с ужасом
увидел нежданно своего государя в столице, в то время, когда все думали, что он
должен был находиться в войске.
|