Время Шемякиной смуты было раздольем для «удалых
воевод». «Удалый» Григорий Горсткин, новгородский боярин на великокняжеской
службе, погиб в 1450 г. под Галичем. «Храбрый человек»
Юшка Драница сложил свою голову в битве за Углич в 1447 г.
Много «удалых людей» — новгородцев и заволочан было побито югрой.
Города тогда брались «изгоном», а «многие люди от
двора» охотно приставали к мужественным военачальникам. Тогда
возможно было совершить, казалось бы, невероятное — «выкрасть» из ордынского
полона великого князя или с отрядом в 90-100 человек
захватить столицу великого княжества. В один и тот же год
боярин или гость мог выступить против великого князя как ставленника ордынцев и
сделаться его надежным союзником, когда он оказывался беспомощным слепцом.
Ослепляли не только князей. Гибли наиболее талантливые
полководцы и государственные деятели. Ослеплен был виднейший боярин Иван
Дмитриевич Всеволожский, вывезший Василию II ярлык из Орды на великое княжение
и испытавший на себе силу лжи и зависти со стороны «смиренных» бояр. Позже
ослеплен был и Федор Васильевич Басенок. Побеждала монолитная масса служилых
людей, каждый из которых был копией другого.
А между тем Москва пустела. Разорялись города,
уводились в полон жители. Бурный рост городов в уделах, на западных и северных
окраинах происходил в обстановке упадка жизни городов Центра. Владимир,
Переславль, Ростов, Суздаль постепенно превращаются в обычные провинциальные
центры, забитые дворами княжат, бояр и детей боярских с их военной и
ремесленной челядью, наполненные храмами и монастырскими подворьями. Нечем было
дышать в них свободному умельцу-ремесленнику. По мере роста земледелия города в
Центре аграризируются.
В упадок приходили и старинные города, центры бывших
княжений. В XV в. перестали быть городами Оболенск и Стародуб Ряполовский.
Еще бы! Князья Стародубские и Ряполовские стали профессионалами — военачальниками
и администраторами. Они подолгу не бывали в своих родных краях. Все их помыслы
и заботы связаны были с Двором великого князя и его службой, приносившей им и
славу, и деньги, и новые земли. Тем временем их старинные владения пустели.
Пути, приведшие Москву к победе, не только вырубались
мечом. Они были куда более замысловатыми. Наряду с уезженными дорогами, реками
и речушками к ней вели и лесные тропочки. Топор крестьянина и монаха в непроходимых
чащобах вместе с деревянной сохой создавал хлеб насущный, достигал того, чего
не могло достичь оружие воина.
Детище Сергия Радонежского и митрополита Алексея —
общежительный Троицкий монастырь выходил за городские стены в неведомые земли и
становился мощной организацией, которая должна была существовать уже не столько
«ругой» (денежным вспомоществованием властей) и подачками вкладчиков, сколько
плодами труда иноков. Забота о мирской жизни начинала занимать в их делах и
днях не меньшее место, чем молитвенное безмолвие в храмах и лесных скитах.
Опираясь на благосклонное внимание властей, монахи
созидали очаги благополучия в этой грешной жизни, не забывая о благодарности
своим высоким покровителям.
Защищенные частоколами заборов и стенами каменных
соборов, княжескими иммунитетами и благоговением перед святостью, монастыри становились
магнитом для обездоленных и обиженных судьбой, мечтавших о царстве божьем на
земле или хотя бы о забвении постигших их горестей.
Галицкие князья с их разнородным воинством, когда они
не занимали великокняжеского престола, были злейшими врагами московских
монастырей. В солеварах и других мытарях они видели своих соперников по
торговле, в черносошных крестьянах — ненужных насельников необходимых им
земель, в «инородцах» — «поганых», из которых надо было выбить их языческий
дух.
Провозгласив богоугодным делом труд хлебороба («в поте
лица своего»), пастырь благословлял на ратный подвиг и воина. Убийство и грабеж
освящались его молитвой, если речь шла об истреблении «поганых» (как вятчане
или удмурты на Кокшенге) или «клятвопреступленников» — «братьев» в Угличе,
Галиче, Устюге.
|