Только «всем миром» можно было устоять и победить в
тяжелой борьбе с многочисленными и благополучно существующими противниками.
Поэтому московские князья стремились действовать не в одиночку, а в содружестве
со своими ближними и дальними родичами. Все они происходили из «гнезда Калиты».
Так, по словам автора «Задонщины», называл русских
князей, участников Куликовской битвы, Дмитрий Донской («Братьеца моя милая,
русские князи, гнездо есмя были едино князя великаго Ивана Данильевича»). В клане Калиты были все «братьями», но брат брату рознь.
Глава клана — великий князь считался «старейшим братом», остальные —
«молодшими». «Молодшие братья» скорее напоминали вассалов, чем родичей, хотя
традиция («старина») диктовала особые нормы отношений с ними великих князей,
которых те преступить до поры до времени не могли.
Позиции в уделах у большинства «братьев» не были
прочными. Их дворы состояли из отпрысков московской знати времен Ивана
Даниловича: старший из бояр служил старшему из князей «гнезда Калиты», его брат
— следующему по старшинству из князей этого рода. Люди и земли делились по
одному принципу.
Боярам из московских родов доставались наиболее щедрые
пожалования земель в уделах и должностей при дворах. Это вызывало негодование
местных владельцев, готовых поддержать Москву, с тем чтобы с помощью великокняжеской
власти положить конец засилью «иноземельцев». Не была надежной опорой удельного
князя и сама придворная знать, родичи которой в случае каких-либо передряг
могли помочь ей найти местечко под солнцем, т. е. в самой столице.
Акции против галичан задумывались и проводились как
общее дело потомков Калиты, всех «братьев» — «старейшего» и «молодших». Позднее
оказалось, что «молодшие», когда надобность в них пропадала, подвергались уничтожению.
Их место занимали новые дети и внуки московских государей. Традиция и реальная
обстановка не позволяли великим князьям отказаться от «содружества» родичей как
условия единения Руси. Но все уже становился их круг.
Решительным противником «супостата» Шемяки стала
высшая церковная иерархия. О митрополите Ионе и говорить-то много не стоит. Он
думал о спасении своей грешной жизни не меньше, наверно, чем о вечном
блаженстве. Причины тому были. Ведь Иона — типичный самозванец, утвердившийся
на митрополичьем престоле лишь с помощью великого князя, без санкции разгневанного
непослушанием константинопольского патриарха.
Последнему хлопот хватала. Судьба благоприятствовала
Ионе: и споры в Царьграде относительно унии, и приближающийся конец
Византийской империи не позволили патриарху предпринять каких-либо санкций
против Москвы. Но вот великий князь был не за морем, а рядом. Грехи же свои
Иона сознавал отлично. Ведь именно он, нарушив крестное целование, выдал Шемяке
детей Василия II за обещание поставить его на митрополию. В смутном
1446 г. Иона в припадке откровенности говорил князю Дмитрию Юрьевичу
(как-никак, но тогда он был великим князем): «Меня еси ввел в грех и в сором…
нынче яз во всей лжи».
Василий Темный не прощал куда меньшей «шатости», чем
прямая измена Ионы в 1446 г. Дамоклов меч повис над нареченным на
митрополию рязанским епископом. Не только право на духовную власть, но и право
на жизнь ему надо было еще заслужить. У всех в памяти была судьба митрополита
киевского и всея Руси Герасима, которого Свидригайло сжег в Смоленске за
попытку завести какие-то сношения с его противниками. И Иона стал служить верой
и правдой Василию II. Сильные мира сего любят сторонников с сомнительной репутацией:
те всегда стараются быть преданными власти.
Церковь была сильнейшим орудием Москвы. Вся иерархия
была промосковской. Кроме новгородского архиепископа и тверского епископа,
старавшихся держаться независимо, все остальные иерархи были послушны
великокняжеской власти.
|