Казалось, все было кончено. Шемяка мог торжествовать
победу. Но не долгим было его торжество. Москва не приняла Дмитрия Юрьевича,
как когда-то не приняла даже его отца, родного сына Дмитрия Донского. Чтобы удержаться
у власти, Шемяке пришлось хитрить, идти на компромиссы, выпустить Василия, дать
ему небольшой удел в далекой, холодной Вологде, близ новгородского рубежа. Все
было напрасно. Незримая, но великая сила — «мнение народное» — была против
Шемяки, за Василия. Победителем вступил он в столицу ровно через год после
своего предательского ослеп-лейия. А Шемяке пришлось бежать сначала в Галич, а
затем, когда в январе 1450 года его стольный город был взят великокняжескими
войсками, в тот же гостеприимный Новгород...
Город святой Софии широко распахнул ворота перед
беглецом. Уже с осени в Юрьеве монастыре были приняты в честь» его жена и сын.
А теперь, «апреля во 2 день», и сам Дмитрий Юрьевич «челова крест к Великому
Цовугороду, а Великий Новогород челова крест к великому князю Дмитрикг заедино».
На Руси оказалось два великих князя — один в Москве,
другой в Новгороде. В боярском городе Шемяка продолжал войну. Не имея надежды
на победу, он теперь всеми силами старался навредить великому князю, фактически
же — Русской земле. Захватил Устюг, расправившись со сторонниками Москвы,
нападал на Вологду... Только зимой 1452 года великокняжеские войска нанесли ему
окончательное поражение. Потеряв Устюг, преследуемый московскими воеводами (с
которыми в свой первый большой поход шел двенадцатилетний княжич Иван, будущий
Иван III), Шемяка по зимним дорогам снова бежал в Новгород... Для новгородцев
он все еще был великим князем. «Приеха... из За-волочья князь великий Дмитрий
Юрьевич и стал на Городище»,— сообщает новгородский летописец. Но недолго на
этот раз прожил Дмитрий Юрьевич в своей последней столице. «...Преставися князь
великий Дмитрий Юрьевич в Великом Новегороде на Городище, месяца июли в 17
день, во вторник»,—записал тот же летописец.
Смутные слухи ходили об этом событии. Говорили, что
мятежный князь отравлен по повелению своего победоносного соперника, называли,
даже имена участников отравления, в том числе новгородского посадника Исаака
Андреевича Борецкого. Все могло быть. Феодальные властители, далеко не' отличались
щепетильностью. Прах энергичного, но незадачливого Шемяки перевезли через
Волхов и погребли в Георгиевском соборе Юрьева монастыря.
Пятьсот Тридцать четыре года спустя, в 1987 году,
медицинской экспертизе были подвергнуты мумифицированные останки, облаченные
прежде в княжеские одежды. По заключению экспертов, среднего роста (168 сантиметров)
рыжеватый мужчина лет сорока—сорока пяти был отравлен мышьяком. Картина смерти
от такого отравления совпадает с летописным описанием последних дней Шемяки.
Вполне вероятно, что это был он. Прах его был обнаружен в Софийском соборе,—
туда он был перенесен в Смутное время, в годы оккупации Новгорода шведами.
Правду, значит, писали летописцы...
Самая большая на Руси феодальная война окончилась. Но
мир еще не наступил. Великий князь Василий не хотел, да и не мог простить
новгородским боярам их измену. В январе 1456 года он двинулся со своими полками
на неверного вассала.
На рассвете 2 февраля великокняжеская конница
захватила Русу (Старая Русса). «Мноцо зла учиниша» московские воины ру.шанам.
Обычаи и «правила» войны в средневековой Европе были одни и те же у русских и
англичан, литовцев и французов: город, взятый на щит, подвергался обязательному
разграблению.
Получив известие о разгроме Русы, новгородцы выступили
в поход. Через Ильмень по льду перешел князь Насилий Суздальский, приглашенный
в то время новгородцами, посадник Иван Лукинич Щока, тысяцкий Насилий Пантелеев,
«не в мнози силе бояре и житьи люди, и молодых людей не много».
А князь Александр Васильевич Чарторыйский, зять
Шемяки, выйдя из города с главными силами, не торопился в бой. У озера он расположился
на ночлег.
Наутро во вторник, 4 февраля, «не пождав ни мало»,
двинулся Василий Суздальский к Русе. В городе начался бой. Новгородцы
одолевали. По улицам и дворам они преследовали москвичей и их
союзников-—вспомогательный отряд татарских вассалов. «А ини сшедши с конев и
почаша снимати и с шестников (московских воинов, вооруженных бердышами —
топорами на длинных шестах.— Ю. А.) и татаров битых ту платье и доспехы». Вот
этатто чрезмерная любовь к «платью и доспехам» убитых (т. е. попросту
склонность к мародерству, обычная у недисциплинированных ополченцев) и погубила
новгородское воинство.
Увлеченные своим «делом», не заметили они, «что. рать
иная идет из поля». Не знали новгородские ополченцы новых тактических приемов,
отработанных москвичами в непрерывных боях с татарами на южных рубежах Русской
земли. Засвистели московские стрелы, поражая коней под новгородскими всадниками
в тяжелых доспехах. «Сзади и со стороне» ударили москвичи «и смутиша силу
новгородчкую». И побежали новгородцы кто как мог. Бежал и князь Василий
Суздальский, «видев... свое изнеможение и вздохнув от сердца», бежал раненый
посадник Василий Казимир, сбитый с коня, но пересевший на другого, бежали
рядовые новгородцы и княжеские дворяне, «кои куды поспел». На окровавленном
глубоком снегу остались тела бояр Есифа Носова и Офонаса Богдановича, а
посадник Михаил Туча, взятый в плен, предстал перед невидящими очами великого
князя Василия. Князь Александр Чарторыйский, «услышав ту победу», воротился в
город. Сделать это было ему нетрудно: князь со своими силами не ходил дальше
Липны.
Впервые за сотни лет новгородцы подверглись такому
страшному разгрому. Оставалось только просить мира. Вдова Шемяки, «видев ту
скорбь Великого Новгорода, и убояся князя великого, побеже из Новгорода в Литву
к сыну своему Ивану». А архиепископ Евфимий во главе новгородской делегации
поехал к великому князю Василию «о миру».
|