Книга воспитывала сознание, вводила в традицию, в
жизнь «прежних родов». Для будущего художника, который все более и более
присматривался, приникал к творениям изобразительного мастерства, открывалось
единство слова и изображения. На иконах и фресках, в шитье и литье, в резьбе и
чеканке он видел то же самое, о чем повествуется в книгах. С изображений
смотрели на него люди с книгами и свитками в руках. На их раскрытых страницах
начертаны слова. Они тоже рассказывали, тоже учили, эти изображения. В
творениях живописи оживали, загораясь и зацветая в движениях и красках, недавно
слышанные и пережитые повествования, возникали лица и деяния людей, знакомых
уже из чтения. Не ведая книг, и не понять, что за события свершаются, что за
люди внимательно и строго смотрят на тебя. Когда и чем они жили, почему
столетиями хранится их память в поколениях людских?
Можно утверждать определенно: тяга к искусству отрока
Рублева не могла происходить в отрыве от книжных влечений. Одна из главных
особенностей культуры той эпохи — взаимопроникновение, «гармония между словом и
изображением» и, следовательно, «постоянная внутренняя связь интересов художественных
и литературных» (Ф. И. Буслаев).
С юных лет и для Рублева время распределялось по
кругу, годовому «колу» праздников. Посвященные событиям или отдельным лицам,
повторяющиеся ежегодно в определенный срок, они воспринимались как знак
преодоления времени, знамение того, что время «прозрачно» перед вечным,
неизменным. В личном и общественном быту Древней Руси праздники занимали
исключительное место. В культурном смысле праздник был средоточием различных
видов искусств. В едином, слитом торжестве здесь звучало чтение и пение, происходило
символически значимое действо в осмысленном архитектурой пространстве,
наполненном разнообразными творениями изобразительного художества. Но в
празднике было и нечто более значительное — осмысление длящейся жизни во
времени и в отношении к вечности.
С юных лет видел Рублев одни и те же изображения.
Ежегодно наступало время особенно внимательно, проникновенно отнестись к
каждому из них. В будущем и ему самому придется создавать те же образы,
вкладывать в исконные темы опыт своего осмысления их и переживания.
Календарь-святцы пронизывал собой весь народный быт, определял время труда и
отдыха, радости и покаяния, указывал сроки потребления или запрещения той или
иной пищи. По нему копил свои приметы, устанавливал сроки работ народный
сельскохозяйственный календарь. Соотносясь с праздниками, сеяли и собирали
урожай, метили время охотничьих промыслов и рыбных ловель, бортничали, собирали
лесные дары. Неотменное, как чередование времен года, «коло» праздников давало
сознание устойчивости бытия, порядок которого может измениться лишь «в конце
времен», в вечности.
Разумное это «коло» противопоставлено было изменчивому
колесу судьбы с неожиданными, трагическими его поворотами, играми случая, о
котором были сказаны пронзительно-горькие слова в одной переведенной с
греческого рукописи: «Таковы ти суть твои игры — игрече, коло житейское…»
При осмыслении этих наиболее темных для биографа
Рублева лет встают перед нашим сознанием такие образы:
Тихий и скромный отрок за книгой…
С обнаженной головой, в светлой холщовой одежде, стоит
он перед ликами икон, всматривается в них…
То беспокойные, то затишные, идут над Русью годы.
|