У Олега Рязанского во всей его деятельности никогда не
ощущалось политических намерений общерусского размаха. По многим личным
достоинствам — отважности, решительности, гибкости ума, ловкости, а где надо и
изворотливости, — он достигал того уровня, на котором вполне мог бы володать
великим Владимирским княжением и, вероятно, был бы не из худших на этом месте.
Но Олегу это место было заказано отродясь и даже изначально, ибо никто в
древнем роду великих князей рязанских и часа единого не сиживал на владимирском
столе. У Рязани имелась своя старая и притом блестящая когда-то слава, и хотя
это была слава местная, Рязани, в общем-то, вполне хватало и такой. Тут
всегда с охотой вспоминали, что столицу княжества основал сам князь Святослав
Игоревич во время своего похода по Оке на завоевание Хазарии. Вспоминалось
почти сказочное богатство той столицы, расцвет ремесел и художеств, веселое
торговое соревнование с Киевом и Новгородом, Владимиром и Булгаром. Но далее
воспоминания резко сокращались в размерах и окрашивались и один, преобладающий
над всеми остальными цвет — алый, жертвенно-героический. Достойная отповедь
рязанцев Батыевым послам... губительный своими последствиями для всей Руси
отказ великого князя владимирского на просьбу Рязани о военной помощи...
страшное разорение города... отчаянная отвага Евпатия Коловрата... А потом —
бесконечный горестный синодик дорогих имен: княжеских, боярских и
простолюдинов, всех, кто сгинул в неволе, от голода и жажды, от побоев и пыток,
распятые, четвертованные, кинутые на съедение псам, проданные в краесветную
чужбину. Те же, кто не был убит и угнан, но чудом утаился в лесных дебрях, так
и не вздохнули спокойно до самой смерти, потому что почти каждое десятилетие
повторялись великие ордынские наезды — и в 1278, и в 1288, и в 1308 годах, — а
между великими неучетно было средних и малых.
Как было не оскудеть рязанскому народу числом и духом,
а княжеству — городами и землями? Память печалила, мучила, казнила, раздражала.
Раздражение обращалось не только в сторону Орды. Не забывались давнишние, еще
домонгольские распри с великими князьями владимирскими и их удельным окружением.
Когда-то рязанский рубеж касался, можно сказать, самых околиц Москвы, а на
восток простиралось княжество далеко за Муром, а на запад — за Козельск, а на
юг — за Елец... Не все же одни ордынцы отняли. Нет, не забыто отторжение Москвою
Коломны! Не забыт московский плен и убиение рязанского князя Константина людьми
Юрия Даниловича! А Лопасня та же? Разве не была она рязанской, когда еще Москва
из лесу «ау» кричала?..
Олег Иванович не домогался чужого и во хмелю не бредил
он о Белом княжении, не звал никогда на соседа третью силу, но своего, кровного
он никому и ни за что не хотел уступать. Есть ли кто несчастней на несчастной
Руси, чем рязанские сироты? И им еще чинить обиды!.. Какие бы доводы ни приводил
ему Дмитрий насчет Лопасни, а она должна быть возвращена своему настоящему
хозяину.
Так, в страстном порыве к справедливости, ограниченно
понимаемой, Олег способен был сузить зрение на какой-то одной точке, надолго
забыть напрочь про все остальное, про русское целое, которое больше Рязани,
больше Москвы. Для него Москва, как и для многих его современников, все еще
была одним из русских княжеств, ничем качественно от них не
отличающимся. Ей просто везло и везет, но все это может сто раз смениться,
вперед выступят другие, но и они возобладают лишь на время, условно, по указке
ли Орды, по внутреннему ли согласию княжеств-соседей. Основой же русского
миропорядка, как и в прежние века, останется закон множества равнозначных
великих княжеств, самостоятельных и самодостаточных. Одним из таких княжеств
была, есть и будет земля рязанская.
Увлекающийся, страстный, неуступчивый и ярый Олег
Иванович! Похоже, и в самые мрачные часы их отношений Дмитрий не переставал —
тайно от самого себя — любить рязанского князя, любоваться его самоотверженным,
отчаянным, безрассудным стоянием за идею своей земли и своего
рода — идею вечную, но не всегда высшую. Нет, к Олегу он относился совсем не
так, как к Михаилу, совсем не так!
|