|
Глава
двенадцатая ОБСТОЯТЕЛЬСТВА БИТВЫ
Вполне возможно, что у читателя, хотя бы отчасти
знакомого с разнообразной литературой о Куликовской битве — научной и
художественной, — имеется немало вопросов, на которые он в предыдущей главе
ответа не наглел. Ну, хотя бы, например, такой: почему автор пе высказался
определеннее о том, был или не был предателем рязанский князь Олег Иванович?
Или: почему ничего не сказано о численности русского
войска на поле боя, если не точной, то хотя бы приблизительной? И о том,
сколько русских погибло? И о том, какие все-таки города и княжества участвовали
в битве? Были ли в числе ополченцев новгородцы, тверичи, нижегородцы, как об
этом свидетельствуют некоторые старые источники?
Или: какова была численность и каков был национальный
состав войска Мамая?
А как быть с разноречием мнений вокруг такого
немаловажного события, как переодевание Дмитрия Ивановича в одежду простого
ратника? Ведь не новость, что некоторые усматривают в этом переодевании едва ли
не проявление малодушия великого князя.
Порой даже вопросы, казалось бы второстепенные,
способны бывают приковать к себе пристальное и ревнивое внимание. Вот один из
них: каков был цвет русских стягов и хоругвей на Куликовом поле? Черный, как
читаем у Карамзина, белый, как пишет Татищев, или чермный, то есть червоный,
алый, как пишут некоторые другие авторы? Ведь совсем немаловажно, какой именно
смысл вкладывали русские ратники в цвет или цвета, знаменовавшие их понимание
войны, смерти и победы.
Наконец, издавна немало несовпадающих предположений
высказывалось относительно личности Пересвета и брата его Осляби, или Ослебяти.
О втором, в частности, можно и сегодня прочитать, что он не погиб 8 сентября
1380 года и несколькими годами позже ездил в Константинополь по поручению
русского митрополита. И что звали его не Андрей, а Родион.
Действительно, эти и сопутствующие им другие вопросы
или обойдены автором в предыдущей главе, или на них отвечено без
соответствующих разъяснений и обоснований. Сделано это намеренно, с тем чтобы
дать по возможности цельное, ничем механически не прерываемое изложение
событий, начиная от приготовлений к походу на Дон и кончая похоронами русских
героев. Причем постараться дать такое изложение, в котором бы повествовательная
задача решалась в первую очередь на основе достоверных древних свидетельств, а
отрывочность последних восполнялась авторским и читательским домысливанием и
сопереживанием.
Что же касается многочисленных обстоятельств битвы,
продолжающих возбуждать вопросы и недоумения, то автор посвящает им теперь
отдельную главу справочного характера, заранее предупреждая, что он не ручается
за верность или окончательность своих ответов. Здесь важнее очертить круг вопросов,
бытующих в настоящее время в культурном обиходе в связи с обстоятельствами
Куликовской битвы. Начать с того, что все эти вопросы, большие и маленькие,
восходят к одному, наибольшему и, так сказать, первопричинному, — о степени
достоверности историко-литературных источников, излагающих поход русского
войска на Дон и само сражение.
Владимир Даль, поясняя слово источник, говорит
о его значении следующее: «Вода и иная жидкость, истекающая из земли, ключ,
родник и живец, водная жила». И тут же приводит расширительное толкование:
«Всякое начало или основание, корень и причина, исход, исходная точка; запас
или сила, из которой что истекает и рождается, происходит».
В исторической науке, где образом-понятием источник
пользуются на каждом шагу, оно также имеет значение исходной точки, родника, из
которого историк обязан почерпывать содержание, необходимое ему для соответствующих
выводов. Времена прибывают, пишутся новые истории, иногда мелькают в них вновь
обнаруженные источники, но редко, очень редко. Потому что чем древнее
исторические источники, тем их меньше и тем реже пробиваются из земли заглохшие
жилы.
О Куликовской битве, отделенной от нас шестью веками,
мы знаем и очень много, и очень мало. Много потому, что, во-первых, хорошо
известно местоположение самого поля, и это для всех — и историков, и просто
любителей старины, — безусловно, первый по важности источник. Пусть даже вы ничего
не помните со школьной скамьи о битве, пусть вы не читали ни одного романа о
ней, и ни единая строчка Александра Блока, посвященная Куликову полю, вам не
запомнилась наизусть, но вы приедете на место, побродите по полю, подышите его
воздухом, поговорите с жителями окрестных деревень, посмотрите на Непрядву у ее
впадения в Дон, какой-нибудь здешний пятиклассник проведет вас к березовой
рощице и скажет, что тут росла дубрава, в которой прятался запасной полк, — и
вот уже вам понятно так много, что без всякого снисхождения вас можно считать
знатоком: ведь только что вы прикоснулись к тем самым «запасу или силе», о
которых говорит Даль.
В любой почти библиотеке вам выдадут какой-нибудь из
современных исторических романов, посвященных Куликовской битве, и вы немало
узнаете о ней, минуя знакомство с самим полем. Но, как бы ни понравился вам тот
или иной роман, помните: к историческим источникам он не относится.
Даже соответствующие тома «Историй» Н. М. Карамзина
или С. М. Соловьева, содержащие описание битвы, не суть сами источники. Иное
дело, что в отличие от исторических романистов, которые, допустим, читали
только Карамзина или Соловьева, эти последние постоянно, как к хлебу насущному,
обращались к главным источникам по Куликовской битве — русским летописям. Они
обращались к летописям как к великим «запасу или силе», не мысля сделать ни
одного значительного вывода, не сверившись предварительно со свидетельствами
древнерусских Пименов.
Летописей под рукой у того же Карамзина было много,
они были разных изводов, разной сохранности и полноты, более или менее древние,
но ни единая из них, касаясь событий XIV века, не обходила вниманием
Куликовскую битву. В одних летописях о великом сражении говорилось предельно
кратко, иногда всего несколько строк. В других изложение битвы занимало десятки
страниц. Так, в Троицкой летописи — из нее Карамзин делал выписки особенно
часто, ибо справедливо рассматривал ее как древнейший (из сохранившихся) источник
по истории Москвы, — битве был посвящен лишь краткий рассказ. Более
подробное изложение, которое можно было бы назвать уже «Летописной повестью»,
содержали две новгородские летописи, составленные несколькими десятилетиями
позднее, чем Троицкая, ближе к середине XV века.
Эта «Летописная повесть» в отличие от «Краткого
рассказа» изобиловала живыми подробностями подготовки к походу, самого похода и,
наконец, битвы. Так, в ней говорилось о предательском поведении Олега
Рязанского по отношению к Москве, о переговорах Мамая с Ягайлом, о сборе
русских войск в Коломне, куда на помощь Дмитрию Ивановичу пришли старшие
Ольгердовичи — Андрей Полоцкий «с Плесковици», то есть с псковичами, и Дмитрий
Брянский «со всеми своими мужи». Чрезвычайно ценно было и следующее уточнение:
что русские войска от Коломны шли до усть-Лопасни, где к ним присоединились
Владимир Андреевич с полками и окольничий Василий Тимофеевич, приведший из
Москвы «вси вои остаточныи». Переправа через Оку, сообщала «Летописная
повесть», началась «за неделю до Семеня дни». К Дону же русское войско вышло 6
сентября, «и тогда приспела грамота от преподобного игумена Сергиа и от святаго
старца благословение». Затем следовало известие о споре русских военачальников
— далеко не все были согласны, что нужно переправляться через Дон. При описании
битвы указывалось, что длилась она «от 6-го часа до 9», то есть от полудня по
современному счету и завершилась погоней русской конницы, преследовавшей врага
«до реце до Мечи». Наконец, сообщались драгоценные свидетельства о поведении
перед битвой и во время нее великого князя московского, который не захотел
остаться в безопасном месте, «а бился с Тотары в лице, став напереди, на первом
суиме», то есть участвовал в первом столкновении сторожевых полков.
|