Москвичи
не имели большого опыта в каменном строительстве. По некоторым сведениям, еще
князь Даниил построил каменный храм в Даниловом монастыре. Кроме того,
археологи обнаружили остатки каменных фундаментов еще двух храмов, стоявших на
Соборной площади московского Кремля (59, 148). Письменные источники ничего не
сообщают о них. Летописец называет Успенский собор, построенный Иваном Калитой,
«первой каменной церковью на Москве» (25,89).
Бывая
в Москве наездами, митрополиты останавливались на своем подворье,
располагавшемся на западной оконечности Боровицкого холма. Там, среди высоких
сосен древнего бора, высилась стройная деревянная церковь Рождества Иоанна
Предтечи. Предание называет ее первой церковью в Москве. Полагают, что она была
поставлена на месте древнего языческого капища. В 1461 году по указу
московского князя Василия Темного на смену деревянной была поставлена каменная
церковь того же названия. Этот храм был, в свою очередь, заменен новым,
каменным же, в 1508 году. Постояв до 1848 года, он пришел в ветхость и был
разобран по распоряжению императора Николая I.
Весть
о гибели в Орде князя Юрия Даниловича достигла Москвы где‑то в самом конце 1325
года. А 8 февраля 1326 года, в первую субботу Великого поста, москвичи
встречали гроб с телом Юрия, привезенным из Орды. В этот день праздновалась
память сразу двух святых – Феодора Страти‑лата и Феодора Тирона. Оба они были
великомучениками, казненными за веру во времена гонений на христиан.
Несомненно, князь Иван избрал день для печального действа не случайно, но после
совета с митрополитом. В памяти народа Юрий должен был остаться как воин и
мученик за веру. Мало кто знал тогда подоплеку его убийства. Все думали, что
оно было совершено по приказу хана Узбека. Ведь убийца Юрия князь Дмитрий
Тверской еще не был наказан.
Тверичи
почитали князя Михаила как мученика за веру и отечество. Москва, по мысли Ивана
Калиты, должна была иметь своего мученика – «невинно убиенного» князя Юрия.
Похороны
новомученика Георгия (Юрия) были очень торжественными. Его отпевал сам
митрополит Петр с четырьмя епископами. В это время в Москве находился
новгородский архиепископ Моисей, только что поставленный в сан митрополитом, а
также тверской владыка Варсонофий, прибывший на хиротонию Моисея. Вместе с ними
в церемонии участвовали ростовский епископ Прохор и рязанский владыка Григорий.
По
одним летописям, Юрий был похоронен «в церкви святого Михаила» (деревянном
храме, предшественнике Архангельского собора московского Кремля), по другим –
«у Димитрия Селунского» (одна из церквей московского Кремля, позднее обращенная
в придел Успенского собора). Достоверно известно, что в конце XV века прах Юрия
находился в аркосолии в стене Димитриевского придела старого Успенского собора
(27, 487). В новом соборе 1479 года его поместили в том же Димитриевском
приделе, но в земле, под полом, «и надгробницу учиниша над ним» (27, 499).
В
Древней Руси князья обычно ложились на вечный покой в храмах, построенных ими
самими. Можно думать, что именно Юрий построил церковь св. Димитрия. Культ
этого святого воина получил особое распространение в Северо‑Восточной Руси со
времен Всеволода Большое Гнездо (1177 – 1212), который в крещении был наречен
Димитрием. Русские люди чтили в солунском герое не только мученика, но и
«отечестволюбца». В летописях сохранилась молитва Дмитрия Солунского о его
родном городе Селуни: «Господи! Аще погубиши град сей, то и аз с ним погибну.
Аще ли спасеши, то и аз спасен буду» (26,336). «Повесть о Михаиле Тверском»
сравнивает князя‑мученика с Дмитрием Солунским, так как оба они готовы были
пострадать за свое отечество.
Князь
Юрий Данилович был дорог москвичам как их давнишний предводитель и неугомонный
боец за возвышение Москвы. Они искренне скорбели о нем. Новгородский летописец,
вероятно, со слов свидетеля событий архиепископа Моисея, повествует: «И плакася
по нем брат его князь Иван и весь народ от мала до велика плачем великим зело»
(10, 340).
Схоронив
Юрия, Иван остался наследником всех дел и забот, коими был так отягощен его
старший брат. Погибший внезапно, Юрий, вероятно, не успел оставить никакого
завещания. Да и кому, кроме Ивана, он мог завещать свои земли и власть?
Теперь
для Ивана настало время размышлений. По воле Провидения он поднялся на вершину
и стоял там в одиночестве. Он почувствовал вдруг, что сам Господь ведет его к
неведомой цели по зыбким мосткам случайностей, перекинутым через пропасти
невозможного. И страх охватил смиренного Ивана...
Вновь
и вновь обращался он за советом и поучением к старому митрополиту, видавшему
так много на своем веку. Митрополит не жалел своих вечерних часов для бесед с
давно полюбившимся ему московским князем. Они говорили обо всем, и каждый раз
князь возвращался в свои покои в глубокой задумчивости.
Они
часто вспоминали Юрия. Святитель убеждал Ивана отказаться от проторенной Юрием
тропы войны и крови. И зачем в отчаянной борьбе за призрачную власть швырять
последнее русское серебро в ненасытную пасть ордынского дракона? Следует
надеяться на Бога и делать угодное Ему.
Москва
должна стать средоточием русского православия. Тогда ей не страшны будут
превратности судьбы. Для начала следует построить в Москве каменный собор,
посвященный Успению Божией Матери. Уже одно это посвящение скажет людям о
многом. Главный храм стольного Владимира, собор Киево‑Печерского монастыря и
знаменитая Десятинная церковь святого Владимира – таковы будут духовные
сородичи этого храма.
Следуя
примеру Петра, и другие митрополиты станут жить в Москве, имея достойный храм
для богослужений. Собор станет их усыпальницей. А рядом с собором надлежит
выстроить новый дворец для святителей. И в этом – залог грядущего процветания
Москвы и ее правителей, потомков князя Ивана. Создатель Пространной редакции
«Жития митрополита Петра» митрополит Киприан так передает наставление Петра
князю Ивану: «Аще мене, сыну, послушавши и храм Пресвятое Богородици
въздвигаеши в своем граде, и сам прославив‑шися паче инех князий, и сынове и
вьнуци твои в роды, и град сей славен будет во всех градех Русских, и святители
поживут в нем, и възыдут «рукы его на плеща враг его», и прославиться Бог с
нем» (120, 83).
Так
говорил митрополит Петр, и, слушая его, Иван словно заглядывал за пределы
дозволенного смертному, приоткрывая завесу над будущим.
Москве
нужны свои святые и праведники. «Лучше один праведник, нежели тысяча грешников»
(Сирах, 16, 3). Нужно искать праведников и прославлять их. И сам князь должен в
меру своих сил стать праведником, ибо «каков правитель народа, таковы и
служащие при нем; и каков начальствующий над городом, таковы и все живущие в
нем» (Сирах, 10,2). Князь вопрошал: но может ли быть власть без греха? Ведь с
ней всегда сопряжены насилие и обман, лицемерие и жестокость. Но и правитель не
чужд путей спасения, возражал Петр. Путь к этому указан в Писании. Пророк
Даниил наставлял когда‑то свирепого царя Навуходоносора: «Искупи грехи твои
правдою и беззакония твои милосердием к бедным: вот чем может продлиться мир
твой» (Даниил, 4,24).
Они
подолгу говорили между собой, эти два великих строителя Руси. Часы беседы текли
незаметно, словно само время замедляло свой бег у их порога. Столь разные во
всем, они узнавали и понимали друг друга, ибо в каждом из них совмещались две
правды – жестокая правда Власти и милосердная правда Евангелия. В этом была их
боль – и вместе их величие. Ведь только тот, кто способен соединять
несоединимое и вмещать невместимое, поднимается над толпой и остается в
истории.
Святитель
убеждал Ивана не воевать с Тверью и не мстить за брата. Оставив месть Тому, кто
знает все пути и судьбы, нужно думать о спасении души, молиться и творить
милостыню. Что же до Твери, то она сама обрекла себя на гибель своим
высокомерием. Ведь «гордость ненавистна и Господу и людям, и преступна против
обоих» (Сирах, 10, 7). Михаил Тверской поднял оружие на татар; Дмитрий Тверской
осудил на смерть Юрия Даниловича, присвоив себе право, данное Богом одному лишь
«царю» – ордынскому хану.
Нельзя
воинствовать против царя Навуходоносора ни в делах, ни даже в мыслях своих,
убеждал митрополит князя Ивана. Бог даровал ордынскому царю – как некогда царю
Навуходоносору – его царство, величие, честь и славу. «Всевышний владычествует
над царством человеческим и дает его, кому хочет» (Даниил, 4, 14). И только Бог
может отнять у него все это, когда захочет. Нужно не за страх, а за совесть
служить царю, молиться о его здравии, как молится и сам митрополит, – ибо царь
сей есть орудие Божьего промысла о Руси. Нужно очиститься от грехов, сохранить
свою веру, – и тогда Господь сам вернет своему народу все его достояние и
свободу.
И,
разгибая тяжелую книгу, святитель читал: «И ныне Я отдаю все земли сии в руку
Навуходоносора, царя Вавилонского, раба моего... И вы не слушайте своих
пророков и своих гадателей, и своих сновидцев, и своих волшебников, и своих
звездочетов, которые говорят вам: «не будете служить царю Вавилонскому». Ибо
они пророчествуют вам ложь, чтобы удалить вас из земли вашей, и чтобы Я изгнал
вас и вы погибли. Народ же, который подклонит выю свою под ярмо царя
Вавилонского и станет служить ему, Я оставлю на земле своей, говорит Господь, и
он будет возделывать ее и жить на ней. И Седекии, царю Иудейскому, я говорил
всеми сими словами, и сказал: подклоните выю свою под ярмо царя Вавилонского и
служите ему и народу его, и будете живы. Зачем умирать тебе и народу твоему от
меча, голода и моровой язвы, как изрек Господь о том народе, который не будет
служить царю Вавилонскому?» (Иеремия, 27, 6 – 13).
Временами
Петр поднимал взгляд от книги и внимательно смотрел в глаза Ивану, словно желая
убедиться, дошла ли до князя сокровенная мудрость пророчества. В глубокой
задумчивости князь повторил слова пророка: «подклоните выю свою под ярмо царя
Вавилонского и служите ему и народу его, и будете живы»...
Слова
митрополита западали в отзывчивую душу Ивана Даниловича. Они открывали ему
дорогу к действию во имя будущего. И в этих долгих беседах понемногу
совершалось чудесное превращение неприметного московского князя Ивана в
«собирателя Руси» Ивана Калиту.
Успенский
собор в московском Кремле был заложен в понедельник, 4 августа 1326 года. Уже
одно только время закладки – конец лета! – свидетельствует о крайней
поспешности всего дела. Обычно каменное строительство начинали весной и
заканчивали осенью. Зимой на санях возили глыбы камня и бревна для строительных
лесов.
Князь
хотел начать дело до своего отъезда в Орду. Если ему не суждено будет вернуться
домой – строительство храма продолжат сыновья. Кроме старшего сына Семена,
родившегося 7 сентября 1317 года, и второго, умершего в младенчестве Даниила
(родился в 1320 году), Иван имел тогда и еще одного наследника – сына Ивана.
Родившийся 30 марта 1326 года, в Фомино воскресенье, именуемое в народе Красной
горкой, он получил прозвище «Красный».
Митрополит
также не хотел откладывать начало строительства. Его уже неодолимо клонили к
земле годы и болезни. И он в любой час мог уйти в тот путь, из которого никто
не возвращался...
Необычным
был день торжественной церемонии закладки храма (стен на фундаменте или самих
фундаментов?). В этот день не было никакого большого праздника, да и сам день
недели был самый прозаический – понедельник, когда благоразумные люди Древней
Руси избегали начинать что‑либо важное (52, 131). Несомненно, митрополит увидел
в дне 4 августа нечто важное, особое, символическое. Такова была традиция той
эпохи.
Конечно,
сегодня уже очень трудно восстановить эту символику. Ведь биографии наших
героев известны нам лишь в самых общих чертах. Мы не знаем многих важных
событий их жизни, а также жизни их предков, – то есть тех самых «частиц»
калейдоскопа бытия, из которых символическое мышление складывало свои фигуры.
И
все же некоторые очертания таинственных фигур угадываются в тумане минувшего.
Закладка
первого каменного собора в Москве – событие слишком значительное, чтобы дата
его носила частный, се‑мейно‑родовой характер. В этой дате митрополит Петр и
князь Иван как бы «зашифровали» свои сокровенные чаяния о Руси. Попробуем же
разгадать эту духовную тайнопись с помощью церковного календаря – месяцеслова.
В этот день, 4 августа, церковь вспоминала древнего христианского мученика
Елевферия (казнен в 310 году). Вероятно, не этот малоизвестный святой привлек
внимание московских храмоздателей. Но в тот же день праздновалась и память
«семи отроков эфесских» – христиан из Эфеса, замурованных в пещере по приказу
императора‑язычника Декия. Спустя много лет вход в пещеру был случайно открыт и
на глазах у всех собравшихся людей совершилось чудо: юноши ожили, как бы
очнулись от многолетнего сна. Это чудо предзнаменовало всеобщее воскресение из
мертвых на Страшном суде. Своим чудесных пробуждением отроки посрамили тех, кто
не верил в воскресение мертвых – один из главных постулатов христианства.
Легенда
о семи отроках пользовалась особой популярностью на Руси в XII – XFV веках. О
них упоминает в своем «Хождении» в Святую землю русский игумен Даниил (начало
XII века). Посетив Эфес, он записал в своей книге: «И ту есть пещера, иде же
лежат телеса 7‑ми отрок, иже спали 300 и 60 лет; при Декии цари успоша, а при
Феодосии цари явишася» (12, 28). Их изображение встречается в росписи
жертвенника благовещенской церкви Аркажского монастыря близ Новгорода (конец
XII века). Композиция «Семь спящих отроков», вписанная в круг, занимает видное
место в резных декорациях Георгиевского собора в Юрьеве‑Польском. Здесь она
обозначала прежде всего духовное единение, а также могущественную
«охранительную силу божества» (57, 96). Наряду с такими популярными во
владимиро‑суздальской пластике композициями, как «Три отрока в пещи огненной» и
«Даниил во рву львином», тема «Семи отроков эфесских» наполнилась новым
звучанием в период ордынского ига. Они символизировали «твердость духа,
стойкость в сопротивлении деспотической воле, то есть в конце концов идею
героического подвига» (57, 99).
Исследователи
отмечали также несомненную теологическую связь культа семи отроков с
прославлением Божией Матери (57,98).
|