|
Ахиллесова пята
И
все же перечисленные выше обстоятельства, хотя и стоит признать существенными,
вряд ли имели решающее воздействие на ход политической борьбы в Москве конца
1498 – начала 1499 года. Непосредственной причиной начала новой большой войны с
Литвой послужил переход весной 1500 года православных литовских князей Семена
Можайского, Семена Вельского и Василия Шемячича со своими вотчинами на службу
московскому государю. Так описывают эти события литовские источники: «В лето от
сотворения мира семь тысяч восьмое, а от рождества Христова тысяча четыреста
девяносто девятое решил великий князь Иван Васильевич московский начать войну
со своим зятем великим князем Александром литовским, вступив перед тем в сговор
с Тейдли-Гиреем царем перекопским и со своим сватом Стефаном воеводою
молдавским, присягнув на вечный мир и на кровный союз. И послал втайне к князю
Семену Ивановичу Вельскому и к князю Семену Ивановичу Можайскому, и к князю
Василию Ивановичу Шемячичу, чтобы они с городами и волостями отступились от
зятя его великого князя Александра, и со всем с тем служили бы ему, а к тому
еще обещал им многие свои города и волости. И такое соглашение сделали и
присягнули, что им с помощью его воевать с Великим княжеством Литовским
непрестанно, а которые города и волости они у Литвы заберут, то им все
держать». С точки зрения литовского хроникера, инициатором перехода князей на
московскую службу выступает сам великий князь.
К.
В. Базилевич уверен, что «переходу на сторону Москвы князей Можайского и
Шемячича должны были предшествовать переговоры между ними и великим князем,
которые остались полной тайной для Александра Казимировича и литовских
властей». Но когда начались эти переговоры и кто их вел? Литовский хронист
предлагает вполне правдоподобную последовательность событий: сначала Иван
принимает решение развязать войну против Литвы – для этого он ведет переговоры
с Менгли-Гиреем и Стефаном, а после их успешного завершения начинает тайные
сношения с будущими перебежчиками. Иван Васильевич заручился поддержкой Молдовы
и Крыма к лету 1498 года. К этому времени в Москве уже была совершенно ясна
близкая неизбежность войны с Александром Казимировичем. Следовательно,
переговоры с Можайским, Шемячичем и Вельским начались не позднее осени 1498
года.
Семен
Иванович Можайский был правителем огромной области, располагавшейся на
территории современных Брянской, Гомельской и Черниговской областей России,
Белорусии и Украины. Этот богатый и обширный край имел к тому же большое
стратегическое значение, поскольку земли Можайского, перейди он на службу
Москве, широким клином врезались в Литву, перекрывая днепровский водный путь и
создавая угрозу одновременно двум литовским форпостам – Смоленску и Киеву.
Между
тем у Семена Ивановича не было веских оснований жаловаться на свою жизнь и
опасаться, что его положению в великом княжестве Литовском что-либо угрожает. В
марте 1499 года Александр Казимирович дал князю жалованную грамоту на все его
владения. Князь должен был семьдесят семь раз отмерить, прежде чем принять
решение. Какие-то весьма влиятельные в Москве и хорошо известные Можайскому
люди должны были поручиться за то, что князь не пожалеет о переходе на
московскую службу.
И,
судя по всему, такие люди нашлись. Известный нам Василий Михайлович Верейский,
бежавший в Литву в 1483 году после истории с «саженьями», приходился Семену
Можайскому дядей. Первоначально государь был решительно настроен против своего
троюродного брата и шурина Софьи Палеолог. Так, в 1484 году Иван III и тверской
князь Михаил Борисович договорились, чтобы с князем Верейским «не ссылаемся
никоторую хитростью, ни к собе его не принимати». Но постепенно гнев сменился
на милость, в 1493-м, а затем в 1495 году на просьбу князя Верейского разрешить
ему вернуться в Москву был дан положительный ответ, однако Василий Михайлович
им так и не воспользовался. Тем не менее сношения Москвы с князем Верейским
более не рассматривались как крамола и имели место быть.
Несомненно,
что при московском дворе за Василия Михайловича хлопотали Деспина Софья и
близкие к ней люди. На их поддержку и поручительство мог рассчитывать и Семен
Иванович Можайский. С другой стороны, более чем сомнительно, чтобы князь решился
на столь радикальные перемены в своей жизни и вверил бы свою судьбу Ивану III,
зная, что его покровительница Софья Палеолог находится в опале. Вероятно, в
свое время причиной того, что Василий Михайлович Верейский не решился вернуться
в Москву, стало именно неустойчивое положение при дворе супруги великого князя.
Возвращение Деспины ко двору и возвышение Василия оказывались лучшим аргументом
на переговорах Москвы с князем Иваном.
Если
Можайский наверняка колебался, прежде чем сделать решающий шаг, то Семен
Вельский, игравший в княжеском триумвирате роль закоперщика, похоже, не
испытывал никаких сомнений. О его связях с окружением или родственниками Софьи
Палеолог ничего неизвестно, зато князь Семен – единственный из литовских
выезжан, в том числе своих сородичей Вельских – прославился как горячий
поклонник преподобного Иосифа. Вельский пожертвовал Волоцкой обители 200 рублей
– сумму значительную по тем временам, и «велел пытати, где б земли купити
монастырю». Заметим, что вклада в монастырь в 50 рублей было достаточно, чтобы
вкладчика и его родных поминали ежедневно до тех пор, пока «Бог велит сей
святой обители стояти».
Неизвестно,
испытывал ли Семен Иванович симпатии к волоцкому игумену и его взглядам,
проживая в Литве, или же он познакомился с вождем любостяжателей по приезде в
Москву, но очевидно, что князь твердо стоял за чистоту православия. «Великая
нужа о греческом законе», на которую ссылались Можайский, Шемячич и Вельский,
мотивируя свою просьбу о переходе на московскую службу, была для князя Семена
не удобным поводом, а главной причиной, побудившей его покинуть Литву. Семен
Вельский вряд ли сочувствовал Димитрию и его вольнодумному окружению, и
напротив, желал усиления партии Василия и Софьи Фоминичны.
Похоже,
что Ивану III пришлось сделать недвусмысленный выбор: без изменений в статусе
Василия было трудно рассчитывать на положительный исход переговоров с
Можайским, Шемячичем и Вельским. Но намерения государя натолкнулись на
энергичные возражения Патрикеева. Впервые между великим князем и его многолетними
соратниками возникли противоречия, причем противоречия неразрешимые. Патрикеев
и его окружение отдавали себе отчет в том, что готовящийся переход Вельского и
его компаньонов на сторону Москвы способен спровоцировать вооруженное
столкновение с Литвой. По договору 1494 года Иван III и Александр Казимирович
обязались не принимать к себе служебных князей с вотчинами, а в случае
возникновения претензий выслать судей, которые «учинят исправу» без перевода. В
числе вотчин, в которые московский государь давал специальное обязательство «не
вступатися» отдельно, упоминались Брянск и Мценск, находившиеся во владениях
князей-перебежчиков.
Иван
III вел дело к военному конфликту с западным соседом, Патрикеев же рассматривал
Литву как потенциального союзника в борьбе с татарами и турками. Соответственно
по-разному понимали они и роль супруги Александра Казимировича при литовском
дворе. Иван рассчитывал, что брак его дочери послужит укреплению прорусской
партии, как своего рода «пятой колонны», а в правительстве надеялись, что он
послужит заключению политического союза с западным соседом. Эти расчеты нельзя
считать безосновательными. Литовский летописец, рассказывая о свадьбе князя
Александра и Елены Ивановны, говорит о надеждах на прочный союз с московским
государем, которые вселил этот брак в западных соседей. Когда же отношения
между двумя странами обострились, литовские публицисты с обидой писали о том,
что Иван забыл о родстве с князем Александром. Значительная часть литовской
элиты искренне рассчитывала на союз с Россией, и политика Патрикеева в
долгосрочной перспективе имела шансы на успех.
Теперь
же государь вел дело к войне и ради нее был готов переменить отношение к жене и
сыну. Софья Фоминична и ее партия получали шанс перехватить инициативу. В столь
драматичной ситуации сторонники Елены Волошанки и Димитрия-внука могли пойти на
самые крайние меры. Летописец сообщает, что великий князь «поймал в измене
Ряполовского». Но в каких конкретных действиях заключалась измена?
А.Л.
Хорошкевич указывает на совершенную в то время русской дипломатией ошибку.
Вместо того чтобы продолжить традиционную политику Москвы, натравливавшую
Менгли-Гирея на Литву, в Крым отправили Семена Ромодановского с предложением
хану заключить мир с Александром Казимировичем, а к последнему поехал Иван
Мамонов с тем же поручением. Менгли-Гирей не скрывал недоумения по поводу
подобного кульбита московской политики. «Не в этом ли заключается еще одна
причина опалы Дмитрия-внука и Елены Волошанки, окружение которых руководило
внешней политикой Руси накануне кризиса в русско-литовских отношениях?» –
задается вопросом исследовательница.
Данную
версию стоит признать заманчивой, только тогда уже следует говорить не об
«ошибке», а о той самой «измене», поскольку союз между ханом и Александром
Казимировичем играл на руку Литве и ослаблял позиции Москвы, над которой
нависала угроза и с запада и с юга, поскольку татары, прекратив набеги на
Литву, устремились бы на Русь. Однако предположение А.Л. Хорошкевич
наталкивается на серьезные возражения. Иван Мамонов отправился в Вильно 19
декабря 1499 года. Он вез письмо Ивана III Александру Казимировичу, в котором
тот сообщал о миссии в Крым Семена Ромодановского с предложением заключить мир
с литовским великим князем. Следовательно, спустя почти год после казни Ряполовского
великий князь одобрял предпринятые послами шаги по подготовке договора между
Литвой и ханством. На самом деле московские дипломаты не стремились помирить
Александра Казимировича и Менгли-Гирея, прекрасно представляя последствия
подобного миротворчества. Взяв на себя роль посредника, Иван III только
запутывал и без того сложные отношения между Вильно и Бахчисараем. Например,
московский государь неожиданно соглашался передать Менгли-Гирею Киев и другие
русские города, которые сам же назвал своею «вотчиной».
Сомнительно,
чтобы сторонники Патрикеева, отстраненные от ведения литовских дел,
использовали официальные дипломатические каналы для своих целей. Другое дело –
неофициальные. Родственные отношения между княжескими семьями по обе стороны
границы играли большую роль в русско-литовских отношениях: шла личная переписка
между родственниками, имевшая влияние на ход дипломатических переговоров,
посылались тайные гонцы. Быть может, Патрикеевы решились по своим каналам
поделиться с литовской стороной конфиденциальной информацией, например,
известить Александра Казимировича о сношениях с Можайским, Вельским и
Шемячичем, чтобы таким образом сорвать переговоры?
Если
в конце 1498 года Александр Казимирович все-таки был информирован о замыслах
московского государя, он хорошо представлял подоплеку казни Ряполовского в
феврале 1499-го. Выдача жалованной грамоты Семену Можайскому в марте этого года
представляется мерой, призванной предупредить намерения князя подчиниться
Москве и привлечь на свою сторону. Литовский государь соглашался, что Можайский
волен свои владения «продати, и отдати, и заменити, и к своему вжиточному
обернути, как сам налепей разумеючи» – в Москве о таких правах вотчинник мог
только мечтать.
Правда,
в таком случае от Александра Казимировича стоило ждать реакции на сообщение о
готовящейся измене. Но что именно мог предпринять литовский господарь?
Прибегать к репрессиям? Но они принесли бы больше вреда, напугав православных
князей, и к тому же совершенно изобличили сторонников союза с Литвой в Москве.
Заметим, что в это время западный сосед демонстрировал готовность к любым
уступкам или компромиссам, только бы избежать прямого столкновения с Иваном
III. Последнему, возможно, пришлось прибегнуть к посредничеству в переговорах
между Крымом и Литвой, чтобы скрыть от Александра Казимировича свои истинные
намерения. Так или иначе переход княжеского триумвирата на московскую службу
пришлось отложить на год.
…
Весной 1500 года Яков Захарьин стал во главе рати, которая должна была занять
территорию, отходившую к Москве. Никому из людей, близких к Патрикееву, великий
князь такого конфиденциального поручения, разумеется, дать не мог. Военные силы
собрались заранее, чтобы немедленно выступить, как только будет достигнута
окончательная договоренность с князьями-перебежчиками. К.В. Базилевич отмечает,
что «военные приготовления были закончены к моменту прибытия послов от князя
Семена Можайского и князя Василия Шемячича, что и дало возможность занять
территорию новоприсоединившихся княжеств раньше, чем в Литве успели принять
какие-либо контрмеры».
Операция
была проведена блестяще, и стоит отметить заслуги лиц, ее готовивших и
осуществлявших, и в их числе и братьев Захарьиных, какие бы личные мотивы ими
ни двигали. Огромная территория от верховьев Оки до Днепра вошла в состав
Московской Руси при отсутствии более или менее серьезного сопротивления. Теперь
нам легче понять досаду Юрия Захарьина, которому некоторое время спустя
пришлось подчиняться племяннику Патрикеева Даниилу Щене. Однако в последние
годы жизни Ивана III братья Захарьины играли ведущую роль в государственных
делах, фактически заняв место отца и сына Патрикеевых.
Именно
литовский вопрос, а не еретическое окружение Елены Стефановны оказался
ахилессовой пятой партии власти, чем не преминула воспользоваться Софья
Палеолог. Иван Юрьевич Патрикеев, немало способствовавший браку великого князя
литовского с Еленой Ивановной, конечно, не полагал, что этот матримониальный
альянс, призванный послужить укреплению добрососедства, станет источником
неприятностей для него и его сторонников, и, наконец, одной из причин его
падения.
|