|
«Выезжане» и «аборигены»
Почему
же приезжие потеснили старомосковских бояр, верой и правдой служивших потомкам
Калиты. Безусловно, большинство «выезжан», Рюриковичи или Гедеминовичи по
крови, по происхождению стояли выше и удельных князей Северо-Восточной Руси, и
старожилов великокняжеского двора. Переход князей на службу московского
государя со своими землями усиливал потенциал Москвы и ослаблял ее врага –
Великое княжество Литовское. По мнению А.А. Зимина, часть служилых князей
(Гедеминовичи и Звенигородские) ранее не имела никаких поземельных связей в
Московском княжестве, поэтому их благополучие всецело зависело от воли
великокняжеской власти, а другие (Стародубские, Оболенские) хотя и были связаны
со своими исконными владениями, но могли их сохранять только при прямом
покровительстве могущественного московского сюзерена. А.А. Зимин отмечает, что
именно эта часть политической элиты в Государевом дворе и Думе второй половины
XV в. составляла самую влиятельную прослойку.
При
этом историк объединяет Гедиминовичей, Стародубских, Оболенских и
Звенигородских князей в категории «старомосковских княжат», включая сюда
потомков тех князей, которые еще в XIV веке вошли в состав великокняжеского
двора». На наш взгляд, это не совсем удачный термин, поскольку он искусственно
отделяет служилых князей «первой волны» от литовских «выезжан» более позднего
периода и, напротив, сближает их со старомосковским боярством. Кроме того,
часть «старомосковских княжат» появилась в Москве только в начале XV века. Так,
Александр Федорович Звенигородский и основатель рода Патрикеевых Патрикий
Наримонтович приехали на Русь в 1408 году.
За
их спиной – поколения самостоятельных властителей, ратные подвиги предков.
Свежий взгляд на московский уклад жизни позволял более глубоко и критично
оценивать его достоинства и недостатки, чем свыкшимся с привычным устройством
«аборигенам». Очевидно, что в этот период укоренившееся в Москве боярство
уступало «новичками» и по деловым, и по нравственным качествам. К тому же
«литовцам» легче находили общий язык с выходцами из земель, недавно
приобретенных Даниловичами. Москвичей уже в те времена не жаловали жители
других российских земель. Как замечал Костомаров, при Калите его подданные «где
только могли, показывали себя высокомерными господами над прочими русскими
людьми».
Вряд
ли можно говорить о некоем исконно московском злонравии. Однако роль
исполнителей ордынской воли благоприятствовала нравственной деградации
москвичей. Они успешнее других раболепствовали перед ханом, благодаря чему
получали власть над единоверцами, перед которыми, в свою очередь, охотно
разыгрывали роль хозяев, полагая, что статус ордынских прислужников дает им
право видеть в соплеменниках бесправных рабов.
Между
тем часть «выезжан» ценила московскую службу именно за возможность бороться с
врагами православия – католиками и ордынскими «бесерменами». Знаменитый воевода
Дмитрия Донского Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский выехал из Литвы между 1366
– 1368 годами, то есть после окончания успешной войны Ольгерда с Ордой. В 1376
году он участвует в походе против волжских булгар, а спустя три года внук
Гедемина воюет против Литвы. На Куликовом поле Боброк-Волынский командовал
засадным полком вместе с серпуховским князем Владимиром Храбрьм. Но в 90-х
годах, после поражения от Тохтамыша, Москва временно избегает столкновений с
Ордой. Напротив, в это время энергично готовится к войне против ордынцев
литовский князь Витовт. И вот православные сыновья Ольгерда князья Андрей
Полоцкий и Дмитрий Брянский, а вместе с ними и Боб-рок-Волынский возвращаются
на литовскую службу. Все они погибли в 1399 году на Ворскле в битве с войском
Едигея.
Разумеется,
неверно представлять всех «выезжан» бессребрениками, которые переходили на
московскую службу исключительно движимые патриотическими убеждениями и
нежеланием изменять православной вере. С другой стороны, если бы князья
Западной Руси, выбирая свой дальнейший путь, исходили исключительно из
меркантильных соображений, то чаша весов скорее всего качнулась бы в сторону
Литвы. Королевские «привелеи» 1387 года освободили литовское шляхетство почти
от всех государственных повинностей, закрепляли за ним право распоряжаться и
передавать по наследству свои владения и имущество, выдавать дочерей замуж без
санкции верховной власти – невиданная вольность для подданных московского
государя. Городельская уния 1417 года закрепила привилегированный статус за
литовскими боярами при условии перехода в католичество. Постепенно
дискриминационные меры в отношении православных феодалов отменялись, однако
сохранялся запрет для некатоликов занимать важные государственные должности. В
1447 году их права закреплялись новыми обширными «привелеями».
Если
бы западнорусские князья отказались от православия, нет сомнения, что они вошли
бы в элиту Речи Посполитой наравне с Радзивиллами, Сапегами, Вишневецкими,
Сангушко и другими могучими магнатами. Как и у восточных соседей, в Литве
административные функции от удельных князей постепенно переходили к государевым
наместникам, но переезд в Москву в этом случае никаких особых выгод «выезжанам»
не сулил. Никакого роста привилегий в Московской Руси не отмечалось. Напротив,
как отмечает В.Б. Кобрин, уже к середине XIV века власть великого князя по
отношению к своим боярам была достаточной для того, чтобы конфисковать у
опального боярина владение и не возвращать его даже после примирения. При Иване
Васильевиче князьям запрещалось передавать свои вотчины кому бы то ни было без
ведома великого князя. Следует признать, что верность православной церкви и
осознание того, что Москва по праву претендует на роль собирателя русских
земель, в значительной мере побуждали западнорусских князей искать
покровительства московского государя.
Старомосковское
боярство не пользовалось авторитетом даже у земляков, о чем можно судить по
примечательному эпизоду, который произошел во время нашествия хана Тохтамыша в
августе 1382 года. Жители города, покинутые великим князем Димитрием,
готовились выдержать осаду и выбрали в предводители литовского князя Остея.
Г.В. Вернадский полагает, что на горожан «произвели впечатление его умение и
уверенность в себе». Причем, судя по летописной записи, Остей случайно оказался
в Москве в этот драматический момент, скорее всего впервые приехал в город и
был доселе незнаком горожанам. Его ошибочно называют внуком Ольгерда: «…и се
прииде к ним в град некий князь литовский Остей, внук Ольгердов, и тои скрепи
град и затворися в нем со множеством народ». В критической ситуации москвичи
отказали в доверии представителям хорошо им знакомых боярских родов и вверили
свою судьбу чужаку – знаменательный сам по себе выбор – в первую очередь, как
более умелому в ратном деле.
Последнее
вполне объяснимо, ведь москвичи до недавнего времени получали боевой опыт лишь
в карательных походах против соседних княжеств, в то время как литовцы
сражались и с крестоносцами, и с ордынцами, а значит, имели возможность
перенимать их тактические приемы и заимствовать вооружение. Приток знатных
эмигрантов из Литвы способствовал резкому усилению военного потенциала Москвы,
отмеченный еще в середине XIV века. При Дмитрии Ивановиче значительно выросло
постоянное ядро русского войска – «двор», почему значительно изменились
организация, тактика и вооружение русского войска.
Как
показали С.Б. Веселовский и Л.В. Черепнин, служилые князья показали себя
решительными сторонниками объединительной политики великокняжеской власти, хотя их представления о путях ее осуществления
не всегда совпадали с намерениями Ивана III. На первый взгляд, их политическая
ориентация ничем не отличалась от устремлений старомосковского боярства. По
словам Р.Г. Скрынникова, старомосковские бояре (Челяднины, Захарьины, Морозовы,
Плещеевы) составляли наиболее прочную политическую основу поднимавшейся
монархии. Но этой «основе» пришлось потесниться: «Старомосковская знать
уступила первенство более знатным княжеским фамилиям, но и тогда продолжала
прочно удерживать в своих руках важнейшие отрасли приказного аппарата
управления государством…»
|