Подобно Сергию, Кирилл не оставил после себя
письменного изложения установленных им в монастыре порядков, а также каких-либо
назиданий, обращенных к братьям. Замечено, что такие документы вообще не
приняты были в русских монастырях до конца XV века. Все передавалось из уст в
уста, от человека к человеку. Но и при таком порядке заветы основателя обители
могли долгое время сохраняться благодаря преемственности. Основатель оставлял
игуменом самого верного из своих учеников, тот — своего. Духовная свеча, зажженная
Кириллом от пламени Сергиевой свечи, оставалась негасимой на Белоозере едва ли
не до середины XVI века — значительно дольше, чем в самом Троицком монастыре.
Кириллов монастырь славился своим «высоким житием», нестяжательскими
традициями, твердостью «старцев» в отстаивании своих религиозных и политических
убеждений. И лишь в эпоху Ивана Грозного обремененный огромным хозяйством,
превратившийся в место ссылки опальной аристократии, Кириллов монастырь
утрачивает энергию «духовного лучеиспускания». Но за полтора века его расцвета
из монастыря вышли и разбрелись по Руси десятки подвижников, живых носителей
«кирилловских» традиций духовной свободы и «высокого жития». Среди них
наибольшую известность получили Савватий Соловецкий (умер в 1435 г.) и Нил
Сорский (умер в 1508 г.).
Савватий Соловецкий прославился как один из
основателей знаменитого островного монастыря, ставшего для Поморья тем, чем
была для Средней Руси Троица, а для Заволжья — Кириллов. По мере падения
духовного потенциала этих монастырей в XVI–XVII веках значение Соловецкого
монастыря как религиозного центра неуклонно возрастало, выйдя наконец далеко за
пределы Беломорья.
Другой знаменитый воспитанник Кириллова монастыря —
Нил Сорский. Подобно Сергию, он искал пути обновления монашеской жизни.
Обогащение и «обмирщение» не только городских, но и пустынных киновий заставили
Нила искать новую форму для поддержания «высокого жития». Такой формой он
считал скит — поселение двух-трех монахов в уединенном, отдаленном от основного
монастыря месте. Само название этого типа иноческой общины происходит от
пустыни Скит близ Александрии, где в IV веке н. э. «безмолвствовал» один
из отцов христианского монашества Макарий Великий (63, 505). Занимаясь
по будним дням келейной молитвой и физическим трудом, обитатели скита лишь по
праздникам и воскресным дням приходили в свой монастырь на общую храмовую
молитву.
Одно из главных достоинств скитничества, по мнению
Нила, заключалось в том, что оно позволяло иноку жить трудом рук своих, а не
находиться на содержании у богатых покровителей и живущих в монастырских
вотчинах крестьян.
Монахи-скитники имели гораздо больше свободы действий,
чем иноки, живущие в киновий. Каждый из них в своей келье занимался каким-либо
рукоделием и затем продавал плоды своего труда. Исповедуя евангельскую бедность
и обеспечивая себя трудом рук своих, обитатели скита обретали полную
независимость от «мира».
Скитники имели много времени для индивидуальной,
келейной молитвы. Поэтому среди них процветали созерцательность и напряженное
богомыслие. Свобода от любого внешнего произвола сочеталась у скитников с
внутренней свободой мистических озарений.
Поднимаясь к высотам духа, Нил и его последователи не
изменили, однако, коренной традиции русского монашества — его отзывчивости к
жалобам страждущего «мира», постоянной готовности стоять за правду. Безупречные
в своем «высоком житии», скитники смело обличали тех, кто, по их мнению, отступал
от евангельских заповедей. Впрочем, сам Нил совершенно по-сергиевски
предпочитал учить не столько словом, сколько личным примером, всем своим
образом жизни. Но ученики его — и в первую очередь Вассиан Патрикеев — не
отказывались от устной и письменной полемики. Они отвергали основные
направления деятельности тогдашнего церковного руководства: стремление к
сохранению прежних и приобретению новых вотчин; стремление к жестокой
физической расправе с вольнодумцами и еретиками; стремление заключить
взаимовыгодный союз с «мирской» властью, предоставив ей заведомое отпущение
грехов за любое злодейство, а за это получив ее поддержку в борьбе с еретиками
и согласие на дальнейший рост церковного и главным образом монастырского
землевладения. Именно за выступления против монастырского землевладения Нил и
его последователи получили свое прозвище — «нестяжатели».
Позиция нестяжателей по всем названным вопросам
определялась прежде всего их преданностью евангельским идеалам бедности,
милосердия и независимости. Здесь — основа основ их мировоззрения. И в этом
пламенном желании уподобиться Иисусу, соблюсти его заповеди и убедить других
поступать так же — прямое духовное родство нестяжателей с Сергием.
Целый ряд более частных особенностей религиозных
взглядов самого Нила прямо перекликается с Сергиевским мировоззрением. Выше
всего в поведении инока Нил ценил смирение — этот ключ к братской любви. Сам он
был скромен настолько, что даже не хотел называть себя по традиции «отцом» своих
иноков, но только «братом».
Как и Сергий, Нил необычайно высоко ставил учение
Василия Великого (77, 261). Эта любовь к творениям «великого
каппадокийца» стала как бы родовой чертой всей нестяжательской «школы» (85,
47). Ей не противоречил и взгляд Василия на киновию как на лучшую форму
иноческой общины. Нил также высоко ценил киновию, считал ее необходимой
ступенью монашеской «лестницы к небу» (77, 265–266). Только пройдя через
киновию, избранные иноки могли обратиться к «безмолвию» в скиту.
Протестуя против забвения заповедей Спасителя,
нестяжатели оставались, однако, в лоне церкви, не посягая на ее догматы и
уставы. Их взгляды, как и мировоззрение Сергия, отнюдь не были
радикально-еретическими.
Благодаря своему высокому нравственному авторитету и
сам Нил Сорский, и его последователи пользовались большим уважением как в
светских, так и в церковных верхах. Нельзя было усомниться в том, что именно
они представляют изначальный евангельский дух христианства. Именно поэтому нестяжателям
долго прощали их смелые обличения. Государи — Иван III, Василий III и поначалу
Иван IV — уважительно прислушивались к «заволжским старцам». Впрочем, их
симпатия к нестяжательской проповеди была не вполне бескорыстна: власти
пытались использовать в своих интересах некоторые стороны их учения, особенно
требование «обезземелить» монастыри.
Признавая нравственную высоту учения нестяжателей,
большинство иерархов в практических вопросах придерживались взглядов их
главного противника — Иосифа Волоцкого, игумена Успенского монастыря близ
Волоколамска (умер в 1515 г.).
В отличие от Нила, уповавшего на нравственное самоусовершенствование, Иосиф
верил в спасительную силу Организации. Его идеалом монашеского поселения была
киновия.
Только укрепив Власть во всех ее ипостасях —
игуменскую, архипастырскую, великокняжескую, — можно будет установить в
рыхлом русском обществе порядок, полагал Иосиф. И если Нил исходил прежде всего
из заповедей любви, то Иосиф искал опору в страхе человека перед земной и
небесной карой. Вполне закономерно, что в поисках аргументов Иосиф обратился к
Ветхому Завету с его обожествлением Власти и многочисленными сценами беспощадного
истребления грешников.
Эта тенденция в произведениях Иосифа вызвала
саркастическую отповедь в послании к нему кирилловских «старцев»: «Поразумей,
господине Иосифе, много розни промеж Моисеа, Илии — и Петра апостола и Павла
апостола, да и тебе от них» (11, 360). Примечательно, что тяга к
ветхозаветным образам стала со временем характерной чертой религиозности Ивана
IV.
|