Эти слова Карпова не были пустой риторикой, "плетением
словес". 'За ними — мучительные раздумья над главным нравственным вопросом
той эпохи: как примирить "правду" и "милость", Власть и
Евангелие? Разумеется, этот вопрос существовал всегда. Но именно в ту эпоху,
когда жил и действовал Даниил Щеня, он приобрел особую остроту: новое
устройство общества влекло за собой и новое соотношение "сфер
влияния" между "правдой" и "милостью". Понять весь
драматизм ситуации можно лишь взглянув на нее глазами людей той эпохи. А это
возможно лишь следуя реальному (от прошлого к будущему), а не ретроспективному
(от будущего к прошлому) взгляду на ход событий.
Политическая раздробленность страны при многих
отрицательных сторонах имела и свои достоинства. Русская земля в идеале
мыслилась как сообщество равных суверенных княжеств и земель. При этом
сохранялось и единство страны, которое утверждалось прежде всего единством
языка, религии и династии.
При всех различиях князья в принципе были равны между
собой. Разница в их положении определялась понятиями семейного характера:
"отец", "сын", "брат". Расправа одного с другим
рассматривалась как братоубийство. Причислив Бориса и Глеба к лику святых и
заклеймив братоубийцу Святополка прозвищем "Окаянный" — т. е.
уподобившийся библейскому Каину, церковь признала братство князей важнейшей
нравственной нормой.
Каждое человеческое общество можно оценивать с самых
различных точек зрения, в том числе и с точки зрения свободы личности.
(Разумеется, мы имеем в виду свободу внешнюю, свободу как право распоряжаться
собой во времени и пространстве. Что касается внутренней, "тайной"
свободы, то она зависит не столько от политического устройства общества,
сколько от внутренней раскрепощенности и одухотворенности каждой конкретной
личности.)
Известно, что в ранний, "домосковский"
период русской государственности существовало немало форм личной зависимости.
Большинство из них так или иначе было связано с поземельными отношениями. И все
же крепостничество — и как юридически оформленная общегосударственная система,
и как основополагающий принцип отношений между людьми — было порождением
"московского" периода русской истории. Первый крупный шаг на этом
пути совершил именно Иван III, ограничивший своим Судебником 1497 г. право
перехода крестьян от одного землевладельца к другому. Разумеется, этот шаг не
мог не сказаться на всей атмосфере духовной жизни страны.
Пытаясь понять судьбу Даниила Щени и его потомков, мы
должны обратиться и к некоторым моментам истории русской аристократии. В период
политической раздробленности (пользуясь старым термином "удельный период")
она имела очень большую свободу действий. Бояре переезжали от одного княжеского
двора к другому, не теряя при этом своих вотчин. По существу, бояре были
соправителями князей. Экономическое и военное могущество некоторых из них порой
превышало могущество князей. Успех и благополучие князя всецело зависели от его
умения ладить с аристократией.
Даже Дмитрий Донской — один из самых могущественных
русских князей "удельного периода" — перед кончиной наставлял своих
детей: "Бояр своих любите, честь им воздавайте по достоинству и по службе
их, без согласия их ничего не делайте" (9, 217). Обращаясь затем к боярам,
он напомнил им: "Вы назывались у меня не боярами, но князьями земли
моей" (9, 217). И как ни идеализировал князя неизвестный автор "Слова
о житии великого князя Дмитрия Ивановича", но ясно, что в сочиненных им
предсмертных речах князя содержится то, что Дмитрий должен был сказать в
соответствии с его положением.
Впрочем, и сами русские князья в условиях политической
раздробленности имели большую "свободу маневра". Оставшись по той или
иной причине без удела, князь мог поступить на службу к боярским правительствам
Новгорода или Пскова, мог наняться к ордынскому хану. Однако по мере подчинения
русских княжеств и земель великому князю Московскому возможность выбора места
службы — а вместе с ней и независимость — неуклонно суживалась. К концу
XV в. у бояр, не желавших служить "Державному", практически не
оставалось других возможностей, кроме отъезда в Литву. Там беглец мог жить, не
теряя языка и веры своих отцов. Однако по мере усиления польского влияния и
католической экспансии в Литве положение православной русскоязычной знати все
более и более ухудшалось.
Существовала и другая сторона дела. Рост
экономического и военного могущества московских князей позволял им все более
решительно расправляться с неугодными боярами. Тот самый Дмитрий Донской,
который так тепло отзывался о своих боярах перед кончиной, в 1379 г.
устроил первую в истории Москвы публичную казнь боярина: на Кучковом поле палач
отрубил голову "изменнику" Ивану Вельяминову — сыну виднейшего
московского боярина, тысяцкого Василия Вельяминова.
В эпоху феодальной войны второй четверти XV в.
Василий II расправлялся с неугодными боярами древним византийским способом —
ослеплением. Впрочем, в конце концов и сам он стал жертвой этой казни. Став
"Темным" (слепым), Василий, разумеется, не стал от этого мягче в
отношении своих врагов. Даже после окончания феодальной войны он осуществлял
массовые казни приближенных тех удельных князей, которых он считал "заговорщиками".
Осторожный Иван III не злоупотреблял кровавыми расправами и избегал прямых
конфликтов с боярством. Но там, где он видел в этом необходимость, — расправа
следовала незамедлительно. Насильственное пострижение в монахи (как
"милостивая" замена казни), ослепление, сожжение в срубе, голодная
смерть в потаенной темнице — все это было грозной реальностью, от которой не
был застрахован никто, даже родные братья "Державного".
|